Александр Градский: «Оставаться порядочным сложно» - «Новости Музыки»

Сольный концерт без ошибок

3 ноября «папе советского рок-н-ролла» Александру Борисовичу ГРАДСКОМУ исполняется 70 лет. Евгений Додолев подготовил к этой дате книгу «Гранд российской музыки» и побеседовал с героем повествования.

— В этом году «Машине времени» — 50, как раз в 1969-м основана.

— Конечно, каждый автор внутри «Машины» привносил свой «смак», так сказать… Но при этом при всем, конечно же, Макар — это феноменальное лицо группы. Это понятно. Это лидер команды, безо всяких сомнений. Естественно. И с харизмой, и все остальное…

Но 50 лет группе. Вы представляете, какая группа должна 50 лет существовать? И у них заслуги неоспоримы, конечно. Неоспоримые, без дураков. Кутиков и Ефремов рядом — группа на месте! Но также не отнять того, что Андрюха уравнял бренд «Машина времени» с самим собой.

— Вы, как автор термина «журналюга», очень любите, наверное, оригинальные журналистские вопросы. У меня есть два. Первый — ваши творческие планы.

— Хороший, оригинальный.

— А второй — мы сидим в «Градский Холл»…

— …На так называемых мастер-классах, то есть «кто захотел, тот и пришел»; я слушаю самых разных исполнителей. Оказалось, что неиссякаема наша земля на молодые, интересные голоса.

— А ваши воспитанники, когда готовят программы, у вас полностью репертуар утверждают?

— Нет.

— То есть вы отдаете программу им просто на откуп?

— Практически да. Мы согласовываем примерно то, что будет происходить.

Но «воспитанниками» я не хотел бы их называть. Они сложившиеся уже артисты, со своей позицией. Они у меня все были на «Голосе».

— Поэтому я и говорю, что вы их наставник.

— Была другая ситуация. Там все-таки этот бешеный скач, когда нужно очень быстро решать, кто остается, кто не остается, что поет и так далее, — да, он мобилизовывал. Но одновременно и пугал. А здесь у нас спокойная обстановка. Мы можем посовещаться, что нам делать, в каком направлении совершенствоваться.

— Вы, Александр Борисович, — и «посовещаться»?

— Да-да. Вы меня постоянно трактуете как какого-то тирана.

— Как Градского.

— Ну нет, нет… Это все ваши собственные придумки. В молодости, в юности, наверное, что-то похожее можно было увидеть. А здесь мне, наоборот, интересно, чтобы они сами все придумывали.

Например, я придумал концерт памяти Вертинского. Это решено было организовать в день его рождения — 130-летия, кстати.

Я был и остаюсь поклонником Вертинского. Но большинство солистов театра Вертинского никогда не пели… Они все что угодно могли петь, только не эти произведения. А я им это все показал, объяснил, придумал. Они завелись. Стали предлагать что-то сами. И вдруг неожиданно выяснилось, что самые разные песенки Вертинского могут быть исполнены самыми разными певцами.

Мы сделали концерт, который прошел очень хорошо. И 95% это их заслуга, ребят. Потому что они сами себе находили песни, сами придумывали, какая аранжировка, сами придумывали, в каких костюмах выступать. Пришли и гости. Олег Погудин, который поет Вертинского очень хорошо; Катя Гусева, артистка замечательная; Андрей Вадимович Макаревич пришел, который тоже очень любит Вертинского, спел два произведения. И это существенно украсило концерт.

К артистам театра все наши зрители привыкли. А тут выступили гости, которые действительно это делают постоянно. К чему я это сказал? К тому, что мне самому нравится существовать здесь, в театре, как, ну… аккумулятору, что ли. Вот я аккумулирую какой-то заряд. Дальше они все сами… Если артистам надо, они подзаряжаются. Если не надо, они сами что-то придумывают, предлагают.

Конечно, если это явное не то, я говорю «нет». Но это бывает редко. Бывают и ошибки. Например, сольный концерт с ошибками. Сольный концерт — сложная работа.

— Это отличное название для альбома — «Сольный концерт с ошибками».

— Может быть… Но с неточностями, например: не так подобраны и расставлены песни, не так рассчитан финал первого отделения, на мой взгляд... Я могу это сказать. Человек ответит «нет, я хочу так». Я говорю, хорошо. Потом концерт кончается. Происходит в какой-то степени по-моему, т.е. ошибки налицо.

Я артистку спрашиваю: ну? Она говорит: да, надо в следующий раз сделать по-вашему.

— Вы когда упомянули про концерт Вертинского, я сразу вспомнил, что вы на дочери Вертинского были женаты, на Анастасии Александровне.

— Да. И надо сказать, что она меня очень настроила в эту сторону.

— В смысле?

— Да-да, Настя мне очень многое рассказала. Она трепетно очень вспоминала отца. Для Марианны и для Насти Александр Николаевич — божество непререкаемое во всех смыслах. Мне это было трудно по-настоящему осознать… Но тем не менее я понимал, в чем смысл этого всего. И спустя время, когда я уже по-настоящему проникся тем, что делал Александр Николаевич Вертинский, я как-то тоже практически с головой погрузился в его искусство. И наконец случилось, что через столько лет я сделал такой концерт.

— А надо как-то согласовывать авторское право?

— Для разового исполнения — нет.

— То есть если бы вы снимали фильм, допустим, или делали запись на диск, то надо было бы получать согласие?

— Ну конечно, механические права. Тогда надо было бы получать разрешение у наследников.

Была ситуация с концертом памяти Галича. Вечер этот снимал Первый канал, был такой небольшой сабантуй тире скандал: родственники Галича возражали против того, что происходило. Ну, мы не имели к нарушениям никакого отношения, потому что мы не записывали диск, мы не выпускали фильм. Снимал все Первый канал. Первый канал как-то, видимо, решил этот вопрос. Честно говоря, с наследниками великих людей большая, я бы сказал, нравственная проблема. При жизни условных авторов у родственников, т.е. в перспективе наследников, почти нет контактов с великими, зато после смерти с наследниками чуть ли не война идет…

Я вот всем своим сказал, чтобы никому ничего не запрещали…

— Валентина Бирюкова очень необычную песню Галича исполнила.

— Комсомольскую… Послушай, одна его пьеса называется «Вас вызывает Таймыр»? Кто мог себе представить, что автор «Вас вызывает Таймыр» впоследствии окажется за границей, высланный как антисоветчик? Хотя ничего антисоветского в его творчестве я не видел. Просто протестная музыка и протестные стихи.

— Сейчас говорят, что эту нишу — протестной музыки — занял рэп. Из-за текстов.

— Что-то в этом есть.

— Есть у нас рэп-исполнители, с которыми вы поработали бы?

— Нет, конечно, это исключено. По сути своей это скороговорки и частушки, при этом похожи на то, что делают афроамериканцы…

— Похожи?!

— Они похожи, да. Но это только потому, что народная музыка в разных странах очень сходна, очень сходна. Музыка белых, музыка желтых, музыка черных людей — все они очень близки…

Давайте о серьезном, из первого курса музучилища. С чего ВСЕ началось? В первобытное время?

Первое. С попытки объясниться через мычание, впоследствии — слово и пение как форма искусства…

Второе. С попытки объясниться через жест, впоследствии танец как форма искусства.

Для всего вышеуказанного был нужен подыгрыш, чаще всего темпоритм, нечто вроде ударных, кусок дерева, битье в ладоши, затем кожа животного, натянутая на дерево, и т.д.

Потом у всех народов дудки из стволов растений — самим развлекаться, а кому-то — пасти и сгонять скот…

У всех…

Понятно, что везде климат разный, природа, нацособенности и т.д.

Но… основа везде ОДНА!

Разделились… а вот сейчас проникновение культур очень сильное. И то, что нравится черным, становится вдруг необходимым и интересным для белых. Или искусство, например, японских дизайнеров, или людей, которые куют мечи, или танцуют, или на индийском ситаре импровизируют, становится интересным в Европе.

Проникновение одной культуры в другую только обогащает восприятие.

«Мультикультурализм» — это именно это, а не подавление одного другим. При этом эти все культуры сохраняются сами по себе. Понимаешь?

Очень много людей — потрясающих, которые являлись, ну, не знаю, гордостью и русской, и малороссийской, украинской культуры, вообще культуры Российской империи и Советского Союза, — родились и расцвели на земле современной Украины, но у них у всех основой творчества была русская культура. То есть они были выходцами из этой земли, но улучшали и, скажем так, обогащали русскую культуру.

А культур всего, может, семь-восемь истинно великих и значимых на весь мир. То есть есть немецкая культура, в которую влилась, как река, австрийская. Есть англо-саксонская культура, по происхождению из германских земель; есть французская культура; есть испанская, итальянская культура, известные нам. Есть, наконец, восточноевропейская. Есть культура Азии, Африки и Индии, Японии, Китая.

— Уже одиннадцать я насчитал.

— Ну, скажем, десять-двенадцать основных мировых культур. Из них самые выдающиеся — это, конечно, немецкая, французская, итальянская. Какое-то время испанская, за счет рисования и художественного творчества. И англо-саксонская за счет литературы и музыки. И русская — за счет всего-всего.

Но иногда русская культура могла быть обезвожена из-за непоступления в нее украинских и малороссийских людей, этот ручеек — он как бы оскудевал, понимаешь? А русская культура, конечно, могла сама по себе развиваться — в районе, скажем, Орла, Москвы, Санкт-Петербурга. Но лучше всего было, когда множество новых людей приезжало из Украины, из Малороссии в Санкт-Петербург. Господин Шевченко хотя бы, к примеру, Тарас Григорьевич. То есть оторвать нас друг от друга можно только через язык. Если люди, живущие на украинской земле, не очень внимательно относятся к русскому языку, то у них нет выхода через русский язык к мировой культуре. Они остаются поклонниками замечательных вещей: Леси Украинки, Ивана Франка, Гулак-Артемовского, Березовского и Бортнянского, кстати, которые, как известно, в Италии обучались, при этом стали основоположниками русской хоровой профессиональной музыки. Вот это жаль, потому что, мне кажется, эта потеря не была столь необходимой. Можно было бы обойтись без этого.

Ну, кто знает… Люди выбирают. Государства выбирают свой путь. Они хотят так. Может, через какое-то время они захотят по-другому. Я буду только рад этому… но… только свободный выбор! Пусть сами себе шишки набьют, без нашего участия.

— Какие в нашей культуре достижения? Балет?

— Великолепный.

У нас блестящие совершенно оркестровые музыканты есть и солисты.

У нас очень много достижений. Что же, все перечислять?

Спортивные достижения.

Есть достижения в строительстве, например. Сколько лет не могли построить известный всем мост. Сколько лет его собирались сделать — сто, наверное? Еще при царе Горохе собирались. Но взяли и сделали.

Я вообще люблю, когда что-то создается. Не когда языком мелют, а когда делают. Вот посмотри вокруг. На театр! 25 лет было страданий. И теперь я могу сказать следующее.

Сегодня существует некое понятие: шоу-бизнес в России. Правильно? Оно уже есть, не будем это отрицать. Мне глубоко не нравится это понятие и все то, что с ним связано. Во всех смыслах. И в музыкальном, и в эстетическом, и вкусовом — каком угодно. Ну, я сказал, что мне не нравится. Я каким-то образом борюсь с этим? Никаким. А вот это место, «Градский Холл», является альтернативой всему шоу-бизнесу. Оно альтернативно именно в том, что здесь присутствует и профессионализм, и вкус, и самоотдача.

— Все, я понял, какой слоган у «Градский Холл» — это «альтернатива российскому шоу-бизнесу».

— Это однозначно. Она, альтернатива, существует не потому, что она в протесте. Она просто есть и все. Нравится это кому-то или нет.

— Ваш товарищ и подельник Андрей Вадимович Макаревич…

— Подельник?

— У вас же какие-то были с ним совместные проекты…

— Огромная куча историческая.

— Совместные дела были. Так вот, Макаревич очень не любит слово «юбилей». Оно у него ассоциируется исключительно с какими-то советскими реалиями.

— Ну, может быть, да.

— Но из песни слова не выкинешь. 3 ноября — 70 лет Градскому.

— Дата, да.

— Что будет?

— Здесь не будем петь. В «Крокус Сити Холл» будет большой концерт. Где я буду все время на сцене присутствовать. Где-то пою, где-то просто сижу. Где-то мои коллеги будут петь, солисты театра.

Но в основном это делается для того, чтобы самому себе лишний раз доказать, что я еще в форме хорошей вокальной.

— А вы в хорошей форме?

— В отличной. Я пару лет назад бросил курить. Я предполагал, что лучше петь не буду, если брошу курить. Бросил курить — стал петь почти как в молодые годы. Неожиданно. Удивительное, удивительное преображение.

— Я, когда бросил 7 лет назад курить, стал толстеть.

— Я тоже.

— Так. И что мы с этим будем делать?

— Худеть потихоньку. Я уже килограмм 8 скинул. Сейчас еще надо убрать, чтобы как-то приличнее выглядеть.

— А как вы убираете?

— Да не ем ни черта. Овощи, фрукты… Я почти не пью, во-первых. Я не ем какие-то мучные всякие сладкие вкусности. Картошку. И так далее.

— Это все дается усилием воли?

— В какой-то степени. Сашка-маленький подошел ко мне: «Папа, бросай курить»…

— Вы сами эту дверь открыли... Александр Александрович, он так же, как Александр Борисович, одарен музыкально? Или еще рано говорить?

— Конечно, рано говорить. Но он интересный персонаж. Главное, очень добрый.

— То есть это не сын Градского в этом смысле?

— Может быть, я тоже был в 4 года такой. Не знаю, что со мной потом обстоятельства сделали. Переезд в Москву. Вчетвером на 8 метрах. Спанье на трех стульях вместо кровати. Все это могло привести к еще худшему результату, чем тот, который мы сейчас имеем…

Нет, Сашка очень хороший.

Иногда злится.

Интересуется футболом.

— Ну, здесь, во всяком случае, он папин сын, да?

— О да, я его, видимо, завел на это дело.

— То есть вы вместе смотрите, да?

— Да. Марина ему иногда разрешает сидеть вместе со мной. Иногда. Потому что действительно переборщить нельзя.

— С футболом нельзя переборщить?

— С телевизором. Марина боится, что он на телевизор будет реагировать слишком остро. Но он не смотрит ничего другого. Даже мультфильмы особо не смотрит. Вот футбол, хоккей… И все. Он все помнит, кто с кем играл, как называется какая команда.

«Папа, мы будем сегодня за «Барселону» болеть или за «Реал»?» Я говорю: я буду за «Барселону». Он говорит: а я буду за «Реал». Тут «Барселона» выигрывает. Где-то 3:1 уже. Он задумался, потом говорит: слушай, я, наверное, тоже буду болеть за «Барселону». Я говорю: почему, потому что «Реал» проигрывает? Он отвечает: да, я буду лучше болеть за тех, кто выигрывает. Я говорю: хорошо ты устроился. А он: ну, я вот так придумал; пускай будет так, ты не возражаешь? Я говорю: нет, я не возражаю, болей. Очень смешно болеть за тех, кто выигрывает.

Он сам на коньках бегает в 4 года, нормально.

— Кстати, я вот только сейчас, когда вы говорили про спорт, понял, что среди близкого круга, среди друзей Градского Александра Борисовича, по-моему, нет спортсменов. Или я ошибаюсь?

— Фетисов Слава. Мы в хороших отношениях. Хотя не встречаемся часто. Старшинов. Были в очень хороших отношениях.

— Но ведь футболистов нет?

— Футболистов нет. Разве Титов Егор… видимся редко…

— Кстати, про футбол… История с Кокориным и Мамаевым попала в ваше поле зрения? Многие сравнивают их с мажорами, которые живут под лозунгом товарища Полонского: «У кого нет миллиарда евро — могут идти в ж..., поэтому практически все идут в ж...».

— В общем вы правы. Я не знаю, прав ли Полонский, отсидевший какое-то время. Я даже не знаю, где он сейчас. Вот так ляпнешь или сотворишь чего-нибудь — и тебя в тюрьму посадят на пять лет. Или с утра почему-то не дома отсыпаешься после гулянки, а «добираешь» в забегаловке и кого-то «не того» колотишь стулом...

Вот когда к тебе относятся более или менее с уважением, и я это сам чувствую, это как-то да… Как можно себе испортить жизнь, чтобы про тебя каждый второй говорил, что ты г...

У меня написана была опера «Стадион». Был Анхель Парра, чилийский певец, и Виктор Хара. Два одинаковых певца. Оба солисты, оба социалисты, оба под гитару пели всякие протестные песни, но Виктору руки отбили, а того отпустили, и он улетел в Лондон, Анхель Парра…

И я написал оперу «Стадион» только потому, что я никак не мог понять, как такое может получиться. Два одинаковых артиста, два абсолютно в одну дуду работающих человека, обоих поймали. Одного посадили на самолет, и он улетел в Лондон, а второго на стадионе прибили. Очевидно, — я себе объяснил так, — один сказал: «Нет, конечно, не беспокойтесь, тихо исчезаю, уезжаю, улетаю». А другой: «Пошли вы…». Я вот такое предположу. И ему отбили руки просто из принципа.

Я не знаю, как я бы повел себя в такой ситуации. Как говорил незабвенный инженер Брунс: «За 150 стулья я вам не продам, и за 200 не продам, а за 250 продам».

— Возможности рождают намерения. Действительно, в этом Бисмарк прав. Пока тебе не предлагают миллион, у тебя и нет намерений не судить по-честному. Когда появляется возможность, получив «лимон», то может родиться такое намерение. Его могло не быть до этого. Во всяком случае, действительно, легко быть честным, когда у тебя не было возможности быть нечестным, постольку-поскольку намерения быть нечестным вообще ни у кого нет. У всех есть намерение быть честным и справедливым, но, когда предоставляется возможность таковым не быть, вот тут уже все…

— Я могу сказать вдобавок к этому, что есть еще одно обстоятельство. Если вы оглядываетесь вокруг себя и видите гораздо больше людей, которые ведут себя честно, тогда это одно. Когда же ты видишь — просто, куда ни плюнь, везде дерьмо, — то говоришь себе: «Так, ну ладно».

Оставаться порядочным человеком — это очень сложно. Я не знаю, как надо исхитриться. Мне трудно было. Но, считаю, получилось…