Борис Праздников: «Я послал Цискаридзе на три буквы» - «Новости Музыки»

Легендарный мануальный терапевт, проработавший долгие годы со звездами Большого театра, рассказал , как лечил великих людей

Массажист Большого театра Борис Праздников — личность легендарная. Через его руки прошли главы нашего государства, балерины, олимпийские чемпионы, голливудские звезды и другие не менее известные люди. Несколько лет назад он, отдав Большому театру 41 год, в одночасье уволился и удалился на покой.

Вот уже около семи лет массажист с большой буквы — на вольных хлебах. Он живет не в Москве, которую так любил раньше, не в престижных окраинах на Николиной горе или Рублевке, а почти в сотне километров от Москвы, в обычной деревушке, коих в России сотни тысяч. Правда, его деревянный дом очень красивый. Праздников, по своему же признанию, построил его на деньги, которые сэкономил на еде в регулярных заграничных поездках, привозя на продажу джинсы, обувь, бытовую технику и прочее.

Нашу беседу решили начать все-таки с работы в легендарном театре.

- Борис Бакирович, давайте вернемся в далекое прошлое. Как вы попали в Большой? Признайтесь, вы мечтали там работать?

- Я сам этого не предполагал. С одиннадцати до четырнадцати я воровал, лазил по карманам. Даже был судим. Дали два года условно.

- Вы не шутите??

- В 11 лет у меня умер отец. Нас у матери осталось пятеро детей. Мама была портнихой. Все время шила. Поэтому я был предоставлен улице. А улицы в то время — это был 1954 год — кишели ворами, хулиганами. Их было много, ведь в 1953 году случилась амнистия. Попал под влияние «дурной компании». Научили по карманам лазить. Пальцы у меня длинные и чувствительные. Щипач — это среди воров авторитетно. Правда, через какое-то время поймали, когда кошелек тащил. Дали два года условно, поскольку был малолеткой. Очнулся от этого блатного наваждения благодаря друзьям, они и потянули в спорт. На Курском вокзале тогда записывали в секцию самбо. Поехали всей улицей, человек восемь, из Карачарово, где я родился. Оказалось, у меня талант — в семнадцать лет я уже стал мастером спорта по самбо. В восемнадцать меня пригласили в юниорскую сборную команду СССР. Там я стал чемпионом Советского Союза в среднем весе. Затем перешел во взрослую команду…

- И как так вышло, что вы из самбистов переквалифицировались в массажиста?

- Вы, наверное, и сами знаете, что спортивный век недолог. Умные люди посоветовали мне поступить в институт физкультуры на кафедру ЛФК и массажа.

Профессор Анатолий Андреевич Бирюков, основоположник отечественной спортивной медицины, дал мне профессию, благодаря которой я своими руками построил загородный дом, завел лошадей. Он недавно скончался. Ему исполнилось 90 лет. И то, что я повстречал такого человека в жизни, — это великое счастье. Он легенда. Он мой кумир. Настоящий друг. Дело в том, что настоящая школа массажа в СССР непосредственно связана с именем Ивана Михайловича Саркизова-Серазини. Это он обобщил наш спортивный массаж, шведский и финский. И первым его учеником стал Бирюков. Когда я поступил в институт, то по программе у нас было 40 часов массажа. В аудитории стояло порядка 10 кушеток, и нам показывали приемы. Потом Серазини умер. Я был тогда на втором курсе. И бразды правления и преподавания взял в свои руки Анатолий Андреевич. Вся классическая литература по массажу принадлежит ему. Он был и практик, и теоретик. Помню, я подарил ему большую гжельскую тарелку с его портретом и надписью: «Великому профессору и учителю!» Кстати, на мой 75-летний юбилей он вручил мне свою книгу, которую подписал: «Моему ученику, который превзошел своего учителя!» В общем, я получил от него классику массажа. А мануальной терапией занялся сам. Он мне тогда говорил: «Боречка, как ты не боишься?» И я всегда был гордостью моего педагога, потому что, помимо массажа, еще и мануальной терапией занимался. Стал досконально изучать приемы вправления вывихов, травмы костей, позвоночника и голеностопа. По его рекомендации меня взяли на работу в Спорткомитет СССР, в отдел спортивной медицины. Сразу попал в сборную команду по гимнастике. Ее тогда возглавляла Лариса Латынина. С командой я проработал лет пять. Помогал гимнастам Андрианову, Николаеву, Турищевой, в общем, целому созвездию спортивных талантов. Я восстанавливал их, вправлял суставы, позвонки. Иногда интуитивно. Правда, я читал чешскую литературу по хиропрактике. У нас тогда это стали называть мануальной терапией. А так испокон веков на Руси таких, как я, называли костоправами. Со временем меня стали приглашать к атлетам, к штангистам.

- Были моменты, когда решалась судьба «золота» на выступлениях, спортсмен получает травму, вы все исправляете, наши побеждают?

- Я всегда присутствовал на сборах и соревнованиях. Турищева, Лазакович, Воронина, Карасева, Люба Бурда, Эльвира Саади, Ольга Ворошилина и др. Стройные, высокие — не то что сейчас — гуттаперчевые. Так вот, у Турищевой постоянно были проблемы с голеностопом. Постоянные прыжки на батуте, на бревне. Постоянная нагрузка на поясницу, колени, ноги. Делал массаж спины. У нее были очень мощные мышцы, как у Плисецкой. Мощные не по объему, внутренне и сухие. В 1970 году был Чемпионат Европы в Минске. Турищева с Лазакович тогда выиграли золотые медали. Но там возникали проблемы. Турищева выступала в наколеннике, было растяжение связок, ослаб коленный сустав. Я натирал мазью, массировал и закреплял бинтом, но он ослабевал. И именно тогда я подсмотрел у американских специалистов, как делать крепление пластырем. Сейчас это практикуется везде. Сначала массаж, затем мазь, потом плотное крепление связок пластырем и только потом наколенник. Так же было и с Наташей Бессмертновой. На репетиции не заметила за шторой яму. И одной ногой попала в нее. А ей вечером танцевать. Тоже этим способом помог ей. У нее нога немного надулась, но она станцевала. В общем, тогда в Спорткомитете спортсмены обо мне слушок пустили, что, если не дай Бог что случится, Бакирыча вызовут.

- Понятно, а с Большим театром все же как вышло?

- Однажды раздается звонок, я сидел в это время у нашего медицинского начальника Спорткомитета, отчитывался за лекарства после сборов. Он поднимает трубку. Оказалось, что звонок был из Большого театра. Интересовались мною. А я тут как тут. Мне передают трубку: «Борис Бакирович, приветствуем вас. Вы, наверное, знаете знаменитую балерину Майю Плисецкую? Так вот, с ней случилась беда. Она лежит дома и не может встать. Вы могли бы приехать к ней домой? Очень нужна ваша помощь». Я ответил, что выезжаю. И приехал на улицу Горького, где она проживала. Дверь открыл ее супруг, не менее известный композитор Родион Щедрин. Сама балерина лежала в постели. Я был удивлен, что она отказалась от госпитализации в «четверку». В то время народные артисты СССР обслуживались в четвертом управлении, где и партийные воротилы. Там ей врачи поставили диагноз — радикулит. Я посмотрел ее, пощупал спину. Нашел смещение позвонков. После моих вопросов выяснилось, что на репетиции она неудачно выпрыгнула. Так в ее поясничном отделе сместился позвонок, он и защемлял нервный корешок. Поэтому встать Плисецкая не могла и уже неделю лежала, а врачи из «четверки» ничем помочь не могли. Я сделал балерине массаж, разогрел мышцы и вправил позвонок. После чего сказал ей: «А теперь вставайте!» — «Я не могу!» — «Вставайте!» Она поднялась и кричит мужу: «Родя, я стою!» В общем, радости не было предела. Меня пригласили на кухню чайку попить. Вот за столом она и говорит мне: «Знаете, Борис, вы просто должны работать у нас, в Большом театре!» Ее слова меня удивили, ведь сам я из спорта. Естественно, слышал о Максимовой, Плисецкой, Васильеве, но на этом мои познания заканчивались. Балет, да и вообще искусство, были тогда для меня как космос далеки. И я тогда отказался. Просто в моем родном Спорткомитете меня все устраивало. Но Майя Михайловна оказалась упорной. Позвонила тогдашнему главврачу поликлиники Большого театра. А он такой «хорек» был, вышел на мою жену и очень грамотно ее «обработал». Ведь на тот момент супруга уже устала, что меня часто не бывает дома, что я вечно на сборах. А потом наша дочь в школу собиралась. Так, после серьезного разговора с женой, я согласился присмотреться, поработать месяц в Большом театре. Но так и остался на долгие годы.

- А почему вы назвали главврача хорьком?

- Хотя он числился главврачом Большого, но как врач был достаточно посредственным. На гастролях у него только но-шпа была в кармане. А вся нагрузка лежала на мне. Я ведь вез ящик с медикаментами. Поэтому он всегда старался ездить со мной. Понимал, что я все знаю, а он нет. Вот и назвал я его хорьком. Сейчас живет в Германии, если жив-здоров. Он меня приглашал туда работать: «Боречька, поехали со мной. Там ты будешь зарабатывать хорошо». А я понимал, что это он на мне будет хорошо зарабатывать.

- И все же, а как вас встретили в Большом?

- Как сейчас помню, первым ко мне обратился сам Марис Лиепа, царствие ему небесное. Так вот, дверь в мой кабинет он отворил ногой! Буквально возник передо мной в халате, каких-то чулках, да настоящих лаптях из бересты. В общем, пришел он прямо с репетиции и сует мне под нос свою ногу, дескать, глянь. Признаюсь честно, характер у него был, ох, непростой, латвийский. Надменный он такой был. Даром, что лауреат Ленинской премии, в общем, как тогда говорили, небожитель. Но меня это, мягко говоря, не трогало. Ну посудите сами, я был здоровенный парень, спортсмен, уважаемый человек. Вот я ему и сказал: «Для начала сними лапти и ногу помой!» Для него мои слова прозвучали как гром среди безоблачного неба. Ведь вышло так, что не он, а я оказался хозяином положения. Ведь он привык, что до меня работали массажисты — по своей натуре лакеи. Короче, он наотрез отказался. Мне ничего больше не оставалось, как указать ему на дверь. Но не слишком вежливо, а с матом — ведь воспитание я получил на улице. На «вы» к тому моменту еще ни к кому не обращался. И меня возмутило такое поведение Лиепы, я к такому обращению не привык. Вот такой была наша первая с ним встреча. Марис, выйдя из кабинета, так сильно хлопнул дверью, что штукатурка посыпалась. А я ему вдогонку еще пару ласковых выкрикнул. После этого года три или четыре он ко мне вообще не подходил, пользовался услугами массажистки, которая тоже в Большом работала. Вот она и кряхтела над ним. Только позже, когда он во время репетиции упал и очень прилично защемил нерв, закричал: «Срочно зовите Борю!» В общем, я ему все вправил и поставил на ноги.

- Он извинился перед вами за тот инцидент?

- Когда он меня позвал, не было никаких извинений. Я прибежал в зал, вправил позвонок. А благодарностью стала его дружба со мной. Когда его дети закончили училище и пришли в Большой, он их водил, показывал театр. Зайдя ко мне, сказал: «А вот здесь храм здоровья! Борис в любое время окажет помощь». И это его слова благодарности, потому что он привел своих детей. И до сегодняшнего дня Илзе то пришлет подарок, то передаст привет. С Андрисом отношения менее плотные, он постоянно выступает за границей, а Илзе здесь.

- Их талант схож с отцовским, на ваш взгляд?

- Безусловно, если бы еще у Андриса не было проблем с коленом. За границей произошла травма, разрыв, и это остановило его профессиональную деятельность. Он и фактурный, и талантливый, и красивый.

- А в ту первую вашу встречу с Марисом Лиепой вас не смутило такое его отношение к вам?

- После той первой встречи с Марисом я позвонил главврачу театра и сказал: «Работать в Большом не стану!» — «Почему? Что не так?» А я ведь не знал, кто такой Лиепа, мать его. Я только после того, как послал его, афишу увидел, где было написано, что он народный и лауреат всяческих премий. Врач позвонил Плисецкой, она тут же ко мне: «Боречка, понимаете, не стоит по одному человеку судить обо всем театре». И уговорила остаться… на сорок с лишним лет. (Смеется.) Я даже стал познавать балет, видеть искусство, классику. (Смеется.) Правда, сегодня в театре находится полная бездарность. Поэтому и ушел.

- Почему вы в этом так уверены? Ведь и сегодня на спектакли билетов не достать.

- Дело в том, что мне есть с чем и с кем сравнивать. Я видел созвездие великих артистов. Тогда на каждую роль было по три-четыре звезды. И они не жрали друг друга. Танцует Майя Плисецкая, другие на сцене сидят, смотрят. Катя Максимова, Нина Тимофеева — каждая была хороша по-своему в разных спектаклях. Это было очарование. Помню Наташу Бессмертнову в таких ситуациях, жену Григоровича, все всё впитывали от своих коллег. У меня была потребность помогать им в трудные для них моменты, не то что нынешним…

- С Григоровичем, поди, тоже не все гладко было?

- Возможно. Но тогда он возглавлял Большой. И это был монстр, в хорошем смысле слова. Он держал балет. Когда он приходил на репетицию, все стояли смирно, как мне казалось. Талантливейший и мог еще держать всех в узде. Хвала ему! Да, где-то он кричал, а как без крика? И никто его в то время не называл узурпатором. Была дисциплина. В буфете Большого все смеялись, шум, гам, очень домашняя атмосфера. При нем я начал приезжать в Большой театр в галстуке, в костюме. Нужно было, как я считал, соответствовать моменту. Не в спортивном же трико приходить в этот храм или джинсах, я себе такого не позволял. В общем, с Григоровичем я объехал весь мир, разве что до папуасов не доехал. Да и то только потому, что они сами танцуют, и Большой им не нужен. (Смеется.)

– Знаменитый Александр Годунов работал при вас?

- Саша научил меня вместе с Людмилой Семеняка пить рижское пиво с лимоном. Оно продавалось в буфете театра. Он любил после репетиции выпить бутылочку. Это было вкусно. Теперь я и кофе с лимоном пью. Правда, Майя всегда чувствовала пивной запах и говорила: «Боречька, ну что? Пиво попил?» К Саше я относился с большой симпатией. Он заменил Мариса. В «Спартаке» он был бесподобен. У него были мощные икры, как бутылки. Массируешь его, а рук не хватает. В общем, хороший и добрый парень. Притягивал он своею аурой.

- На гастролях он при вас сбежал?

- Нет, Бог миловал. Он миловал меня дважды. Еще и с Барышниковым. По тем временам собиралась группа около 50 человек под эгидой Большого театра. Перед гастролями я проходил собеседование: профком, местком, много пунктов. Плюс кгбэшники. Так вот, один из гэбешников завалил меня. Приехал какой-то глава масульманской страны, а я не знал, не посмотрел тогдашнюю газету «Правда». Вот и не поехал с Годуновым. Потом у меня нашли затемнение в правом легком. Решили, что туберкулез. Меня направили в диспансер. Оказалась киста на грудной мышце. Меня прооперировали. Тогда я не попал за кордон с Барышниковым, который тоже убежал. А тогда, если кто-то убегал, то вся группа становилась невыездной, поскольку контактировали с убежавшим.

- То есть практически ни один заграничный выезд не — обходился без вас?

- Конечно! Ведь терапевт или главврач, которые тоже периодически выезжали, кроме таблеток, как я уже говорил, ничего не знали. Я же мог быстро восстановить артиста, снять отечность, вправить косточку, зафиксировать, чтобы спектакль не сорвался. Сами балетные это ценили, потому что уже были контракты. Обычные балетные получали за роль 500—700 долларов, премьер же выходил за 1500—2000 долларов. Очень многое зависело от меня, и я гордился этим. Без лишней скромности скажу: я был в Большом просто гуру. Судьбами не вершил, но кличка у меня была Тамерлан. Понимаете, да? Словом, все кланялись, здоровались. И балетные, и охранники, и уборщицы. Все приводили ко мне своих родственников, просили посмотреть. Я всем помогал. Кто-то бутылку коньяка принесет, кто-то коробку конфет, кофе, который я любил. Да и сами артисты уже ногой дверь не открывали, звонили, спрашивали, когда можно прийти. Я назначал время, когда мне было удобно.

- Я слышал, что сегодня ваши ученики не хотят ехать за рубеж на гастроли c Большим театром. Это правда?

- Я ездил около тридцати лет, и такого кошмара никогда не было, как сегодня. Как-то прилетает мой ученик из Японии, а у него желтый язык. Говорит, что там только аллохолом и спасался. А почему? Да потому что, когда он взял маленькое суши и саке, вышло дорого, а денег нет, вот и решил, что будет питаться дошираком. Вот все и вышло раком. Слава Богу, что он там был всего три недели. Здоровье не сорвал окончательно. Вернувшись, он мне сказал, что больше никуда не поедет. А я им: «Езжайте, Японию посмотрите, Америку!» А они ни в какую. И только из-за мизерных суточных. Один даже лег в больницу: «Бакирыч, я не поеду! У меня язва!» Специально слег, чтобы не подумали, что купил больничный. Вот до чего довели Большой театр.

- А какие же это были суточные в то время?

- Самые большие суточные были в Японии. Там они доходили в пересчете с йен до 130 долларов. В Англии платили около 55 фунтов. С нами ездил кассир. По прилету он выдавал суточные. А сегодня никакого кассира, тебе на карточку перечисляют в рублях. Ты меняешь рубли на валюту той страны, куда едешь, теряешь на конвертации и т. д. И выходит около 50 долларов. Все урезали. Столько денег и моему ученику выдали в Японии. А там все дорого. Вот и приехал с гастритом.

- А что же произошло, что стало так плохо?

- Я пережил шесть или семь директоров Большого театра. Ну посуди сам, в советское время все мы были радостные, и всем хватало. Выезжали за границу, пусть с какими-то трудностями, но вели себя достойно. Были стукачи, а куда без них, но это держало в узде. А что сегодня творится? Я перестал ездить, потому что мне стало стыдно. После спектаклей происходят оргии. Садом и Гоммора. Напьются ночью, с утра в класс с больной головой. Но я им в такие моменты не помогал. Сами приходили в себя через пот и труд.

- Хорошо, а были те балетные звезды, которые чаще других заглядывали к вам?

- Я проработал непосредственно только с одной Майей Плисецкой 16 лет. И скажу честно, сегодня у нас нет звезд. Хотя нет, есть — это Света Захарова. Остальных я знать не знаю. Все они скороспелки. А вот Света — она стабильная и очень талантливая. А у мужиков был Коля Цискаридзе. Но про него отдельная история.

- Почему?

- Когда Коля появился в Большом театре после училища, его сначала определили в кордебалет. И вот я помню, открывается дверь, заходит дисциплинированный, воспитанный грузинский мальчик и говорит мне: «Здравствуйте!» — «Здравствуй!» — «Борис Бакирович, пожалуйста, посмотрите меня». Тогда я исключительно со звездами работал, а кордебалетных брал, только когда был свободен. В остальных же случаях ими занимались мои ученики. Но тут я согласился. Мне кажется, подкупил он меня своим голосом и манерами. Естественно, что во время сеанса разговорились. Оказалось, что он сирота. Родители умерли. Тогда я и пожалел его, предложил заходить ко мне, пообещал помогать, если что произойдет. Тем более, что у меня друзья были грузины, которые владели ситуацией в Москве. Они, кстати, как-то попросили приглядеть за ним, помочь. Так вот, стал Коля ко мне заглядывать: чаек попьем, конфет поедим, поговорим. Поскольку он талантище от Бога, вскоре его заприметили. У него стали появляться роли. Я же продолжал за ним приглядывать. На гастролях в автобусе он всегда спал у меня на коленках на задних сидениях. У него своя подушечка была, думочка. По этой причине заднее сидение никто не занимал: мол, там Тамерлан сидит, а Коля спит. Помню, как-то приходит он ко мне с синяком. Спрашиваю грозно: «Кто это?» Коля отмахивается: «Это я поднимал танцовщицу, она меня и стукнула пяткой!» Но мне тут же доложили, кто ему двинул.

- И кто ему дал в глаз? За что?

- У него такой язык, запросто обидит, не подумав. Он по натуре совсем не пушистый. Может сказать: «Ты, армянская морда!» Вот так из труппы ему и дали в глаз. Ребята поссорились, хотя были друзьями. Коля стал его преследовать, тот не удержался. Я предостерег этого человека, но словами: «Если еще раз с его головы хоть волос упадет, будешь иметь дело со мной!» А я был в авторитете. Поэтому Колю и не трогали. А так бы сожрали: конкуренция среди молодежи была страшная. Понимая, что он талантлив, могли бы и битое стекло подикнуть в обувь, и иголки подсыпать. И вот так Коля пошел вверх. Я всегда был рядом, радовался. И когда он золотую медаль на конкурсе завоевал, и когда приглашения от ведущих театров получал. Был рядом и в трудные времена. Помните, когда он во время репетиции в парижском «Гранд-опера» получил серьезную травму — разрыв коленного сустава? Так вот, именно мне он позвонил одному из первых. На дворе ночь, слышу его испуганный голос: «Что делать? Что делать?» Отвечаю: «Коля, я ничего не могу тебе сказать на расстоянии. Мне нужно пощупать. Тебе следует лететь в Москву. Бывает просто смещение сустава, надрыв связок или разрыв. Нужно смотреть». Ему тогда в Париже сделали несколько операций, внесли инфекцию. Колено стало отекать.

Мне тогда пришлось много поработать, чтобы Коля опять смог просто ходить. Три месяца беспрерывного массажа, и я восстановил ему ногу. Отек ушел. Все это я рассказываю для того, чтобы было понятно: многое пришлось пережить вместе. Но в какой-то момент Коля, став уже настоящей звездой, потерял чутье. Стал обижаться, когда я делал ему втыки: как так, он же уже лауреат, победитель, заслуженный и тому подобное.

- А что за втыки вы ему делали?

- Словесные. Дескать, так вести себя нельзя, почему ты оскорбляешь ребят, ведь это я же тебя защищаю. Он, кстати, и с директором Иксановым решил пойти ва-банк, тоже начал ему хамить. Произошел конфликт. Иксанов от него освободился.

- И в чем причина, на ваш взгляд, такого его поведения?

- Он заелся, забыл, кто ему помог. Кто его кормил, помогал. Я и колено ему восстановил. И на сцену выгнал после этого, потому что у него возникла боязнь этой сцены. Вот тогда я взял его и отпустил. Отеческого желания с ним заниматься уже не было. Последней каплей стал момент, когда я послал его на три буквы.

- Прямо так, буквально на три?

- Да. Мне исполнилось семьдесят лет. На работе переоделся, выхожу из кабинета, встречаю Мишу Лавровского, Володю Васильева и Юру Владимирова. Они мне тут же: «Боречка, какой же ты классный, поздравляем тебя!» И идет Коля: «Ой, Боречка, ты так выглядишь хорошо!» А Коля раньше всегда приходил на мой день рождения, что-то приносил. Тогда ему Лавровский и говорит: «А у Бори сегодня юбилей!» — «Ой, а я… это…» Тогда я ему и говорю: «Пошел ты на…, чтобы я тебя не видел больше!» Он больше и не пришел. С тех пор у нас с ним никакого контакта. И на сегодняшний день мое мнение о нем такое: он свинья.

- Он сделал вид, что забыл о вашем дне рождения?

- Он действительно забыл. А так обычно он духи дарил. Мы все тогда дружили. Моя жена его любила. Он частенько у меня дома и ел, и спал, и парился в бане.

- Но вы ведь не только в Большом работали? Правда, что вы частенько помогали Галине Брежневой, а иногда и самому Генсеку СССР — Леониду Ильичу?

- Я всегда старался совмещать работу. В Центральном Институте красоты на Калининском проспекте я проработал 13 лет. В 90-е годы я открыл свои личные два косметологических салона. Массаж там стоил пять рублей восемьдесят копеек. А бензин тогда стоил десять копеек. На рубль можно было пообедать. С проституток брал по десятке. Иностранцы давали чаевые в валюте. Я в стойку стола запихивал, потом проволочкой выковыривал.

- А как вы в Институт красоты попали?

- Марис Лиепа, после того как мы с ним подружились, сказал мне: «Боречка, тобой интересуются в Институте красоты на Калининском». А это было единственное заведение самого высокого уровня в Москве. И с улицы туда попасть было невозможно. Но сработало сарафанное радио — они сами предложили. Это потом я узнал, что Марис жил в одном подъезде, но на разных этажах, с главврачом этого института. Она ему и предложила, чтобы я поработал у них. А надо сказать, что вся московская элита, все партийные боссы и их жены туда захаживали. А тут им такая реклама — большой специалист из самого Большого театра, личный массажист Плисецкой. Имя к тому моменту у меня уже было. Я сказал, что съезжу, посмотрю. Съездил, посмотрел и… задержался там на двенадцать лет. Мы договорились, что директор будет присылать клиентов напрямую, никакой записи. Первой появилась Галя Брежнева, она любила ухаживать за своим телом. Я ей вес сгонял по своей методике. Три раза в неделю, а всего двадцать процедур. После перерыва курс повторяли. Жаль, что все пошло прахом. Дело в том, что она не могла отказать себе в еде. А в этом случае массаж неэффективен. Я ей делал энергичный массаж через горячее махровое полотенце. Так что жировая прослоечка подтаивала. Она очень радовалась: «Ой, у меня теперь два пальца влезают в юбку! Хорошо!» Делал ей сначала спину, затем руки и ноги, переворачивал, работал с областью живота.

- Как прошла ваша первая встреча?

- Мне всегда было абсолютно ровно, кто пришел. Я гордый был. Да и воровской мир был весь знакомый. Если что, позвоню — приедут. А Галя была хорошей бабой, компанейской. В первый раз работал с ней больше часа. Она легла, я руки наложил, начал массировать. Вообще, она приезжала раз пятнадцать. Она всегда говорила спасибо, подарки не дарила. От отца коньяки присылали. Затем уже самого Леонида Ильича поправлял. Но меня привозили к нему домой, там я и работал. У генсека болела спина, был лишний вес. Бывает, иногда с ним беседовали. Брежнев по натуре был мягким человеком, часто расспрашивал меня о театре.

- Кстати, о театре, вы же пережили большую реконструкцию Большого, скажите, после ремонта в нем стало лучше?

- Может, и красивее, но об артистах во время ремонта даже не подумали. Вот, например, в советское время прямо под сценой Большого театр была сауна. И мы там парились: Марис Лиепа был большим любителем баньки, постоянно там расслаблялся. Иногда с пивком или чем покрепче. Но чаще — просто с чаем. Там и душевая была. А я еще купил тренажеры. Ведь я же параллельно числился председателем совета физкультуры Большого театра. У нас были стрельба, плавание, волейбол, фехтование, шахматы. Мы даже соревновались с питерским театром и новосибирским. Так вот, на тренажере у меня занимались многие балетные. Упражнения для ног, становая сила. Я им сказал: «Вы же таскаете балерин, а мышечной массы я у вас не вижу. Пластика есть, а остального нет! А если балерина еще и не оттолкнулась от пола, чтобы выскочить на амплитуду, повисла на руках, как вы ее от пояса протащите вверх?» Вот они и тренировались. Я раздал танцорам тетрадочки, где они записывали, сколько подходов, какой вес. Это очень помогало им. А сейчас сауны нет, тренажеров тоже. Бедственное положение.

- С сауной понятно, не восстановили, а куда делись ваши тренажеры?

- Списали и выкинули. А я ведь себе грыжу с ними заработал. Когда их привезли, грузчиков не было, вот я на себе и таскал к себе в кабинет.

- Кого вы считали, помимо Мариеса Лиепы, высокомерным и заносчивым?

- Первый раз Настя Волочкова вошла в кабинет с мамой. Сказала, что ей нужен массаж. Я ее тогда толком и не знал, но я всегда смотрел, кто и как входит. Они вошли надменно. Тогда я сказал, что сейчас занят, и проводил. А им это не понравилось. Она один раз звонила, но я ее тоже отфутболил. А как-то пришла с наборчиком из ЦУМа. Я ее принял. (Смеется.) Она спросила, не еду ли я в Вашингтон на гастроли. — «Еду». — «Мне пять Лебединых танцевать. Не могли бы вы оказывать мне помощь?» — «Могу». И я ее там готовил. На сцене стоял, когда она танцевала. В благодарность лишь поцелуйчики. А когда в duty free на отлете она начала набирать разный вискарь в пакеты, тут уж я подумал: «Вот и мне сейчас перепадет!» Нет! После этого она попросила с ней поработать, у нее уже была своя труппа, на что получила ответ от меня: «Я носил чемоданы за Майей, и о нас тогда шла молва нехорошая. Не хотел бы, чтобы на старости лет это повторилось». И все. Больше с Волочковой я не общался.

- Сплетен о вас с Плисецкой была уйма?

- Самых разных. Но Родион относился к этому спокойно. Он понимал, что это блеф.

- Вы были долгие годы личным массажистом Плисецкой, 16 лет, а ее знаменитого супруга лечили?

- Конечно. Помню, когда Родион репетировал в Москве свой первый органный концерт, он ударился дома о косяк. Я приехал, все вправил. Он отыграл. Уйдя из Большого, Майя, приезжая в Москву, всегда звонила мне: «Боречка, привет!» Помню, у нее был день рождения, я тогда заказал Гжельский чайный сервиз, поскольку живу неподалеку и сам собираю. Ей понравилось.

- Со своими подопечными вы всегда становились друзьями?

- С Майей Плисецкой мы встречались и вне театра. Можно сказать, что дружили. Только она так и не могла понять, почему я одну из своих лошадей назвал Майей. Но имя само возникло, когда я увидел вороную. На лбу звезда, грация, стать! Даже не думал больше, какое имя ей дать — только Майя! Знаешь, были многие, о которых я думал, что они мои друзья. Но я вот, вдруг, вспомнил двадцать шесть валютных проституток, которые тоже приходили ко мне на массаж восстановиться. Кто они мне были?

- Вы даже число помните?

- А как же! Конечно, помню! В то время было несколько точек, где они работали: «Союз», «Интурист», «Метрополь», «Космос». Все образованные, красивые. Но они общались только с иностранцами. Как мне одна сказала, когда я ей кое-что предложил: «Борь, ты ж мне как брат! А потом, я с совками не вожусь!» Поэтому отношения с ними были дружескими. Были еще цеховики, директора магазинов, которых я тоже считал близкими знакомыми. Я «ногой дверь открывал» в магазины «Смоленский», «Новоарбатский», «Океан». Помню, икры мне надо было принести на свадьбу знаменитому гимнасту Коле Андрианову. Мне дают в «Океане» шестикилограммовую банку, а на обложке селедка. Я говорю, мне икра нужна, а не селедка. Отвечают, дескать, берите это. Короче, открываю, а там черная икра. Они тогда на этих делах и погорели. Хорошее время было при Брежневе. Если бы мне кто-нибудь сегодня сказал, что ему памятник ставят, я бы денег дал.

- Хорошее время было для вас лично или вообще?

- Просто время было хорошее. Тогда процветал блат. Никакого бандитизма. Ну бомбил кто-то цеховиков. Для тех, кто умел делать что-то своими руками, — время золотое. У токарей и фрезеровщиков шестого разряда икра в холодильнике была. Все доставали из-под полы. Сзади магазина. Сейчас тоже можно все купить, только денег нет.

- А откуда о вас узнала супермодель Синди Кроуфорд?

- Как-то Паша Буре, с которым мы были знакомы еще с его детства, когда он на троллейбусе ездил на тренировки, встретился на каком-то американском приеме с этой супермоделью. А у Синди тогда пошло искривление осанки. Она многих западных светил посетила. Все без толку. У них с Пашей зашел об этом разговор. Он ей: «Поезжай в Москву, там в Большом театре работает великий мастер — Боря Праздников! Он тебе поможет». И дал телефон. Через некоторое время раздается звонок ее переводчицы. Говорю: «Да какая мне разница, Наташка или Синди, пусть приезжает!» Думал, шутят. Хотя краем уха слышал, что есть такая красавица. Она прилетела в Москву, привезли ее ко мне в Большой. Я как увидел, так и обалдел. Красивая без макияжа. Говорю, раздевайтесь. Захожу за ширму — она голая стоит! Ждет меня. Чуть с ума не сошел от ее красоты. Говорю, ложитесь! Простынкой накрыл. Поработал. А вечером пригласил на спектакль в Большой. Смотрели «Чипполино». На следующий день многие газеты писали о засекреченной звезде в Большом. Ведь она приехала инкогнито со своим бойфрендом Вэлом Килмером. И она после того, как ей стало лучше, попросила, чтобы я приехал в Балчуг. Посмотреть и Килмера. Он бросил курить и был очень нервным, заснуть не мог. Она ему рассказала, что с ней произошло, он тоже захотел. Я с ним поработал, и он заснул как младенец. Но вот с него я взял деньги, а с нее нет. Хотя она и давала мне 500 долларов. Но я сказал, что это я вам должен заплатить. А вот сфотографироваться я бы очень хотел. «Нет проблем», — ответила она, мы обнялись, прижались, сфотографировались. Вот сколько через мои руки прошло женских тел, но такой бархатной кожи не было ни у кого. Ни прыщичка, ничего! Стройность идеальная, ножки, талия, попочка. Мечта идиота, если кто ценит статуэтку.

- Были еще западные модели?

- Сейчас вспоминается Наоми Кэмпбел. Там мышцы у нее побаливали, тут тянуло. Я посмотрел. Исправил. Но фотографироваться не стал. Какая-то она грязненькая. Но мощная, движения, грация, как у всех негритосок. Помню, в Бразилии я от этого обалдевал. У многих огромная талия, но как они танцуют. Откуда у них такая гибкость?

- Супруга к балеринам ревновала?

- Они мне импонировали, как люди, а не как сексуальные объекты. Я всегда любил прямые ноги. Не любил с кривизной. Были балерины аккуратненькие. Была такая Наташа Седых, в сказках играла, очень хорошенькая. Настоящая балерина — и красивая, и ровненькая, и талантливая. Она была солисткой. Поэтому и супруга не ревновала, понимала, что это моя работа. Я ей говорил, что не побегу ни за какой юбкой, я руками наслаждаюсь, а не членом. Как у гинеколога, который одурел от вида… Хотя, бывало на долгих гастролях, когда ограничен в сексе, но наутро все всё знали. Они всегда друг другу все рассказывали.

- Никогда не сожалели о выбранной профессии?

- Да ты что? Я же сам ее выбрал! И я рад, что от встреч со мной у людей становилось и становится меньше проблем со здоровьем!

- Борис Бакирович, это правда, что вы покинули стены Большого театра по своей воле?

- Это чистая правда, хотя явление редкое. Оттуда либо ногами вперед выносят, либо увольняют по каким-то серьезным причинам. Проработав сорок один год, видя, что там было в советские времена, и что происходит сегодня, я решил уйти.

- А что так возмутило?

- Помню, мне сделали очень сложную операцию на желудок. Была ситуация пятьдесят на пятьдесят. Никто не знал, выживу ли я. Шесть с половиной часов я лежал на хирургическом столе. Но все обошлось. Я получил вторую группу инвалидности. Выйдя из больницы, я еще долго входил в форму у себя в загородном доме. Восстанавливался шесть месяцев. Все это время я думал, а сколько же можно отдавать Большому театру и практически ничего не получать взамен, когда тебе плохо? Вот раньше был профсоюз. Профсоюзные работники навещали больного, приносили фрукты и все необходимое. В моем случае Большой театр не отреагировал вообще. Ни копейкой, ни вниманием. Ко мне в Склифосовского не пришел никто из театра. С того момента прошло много времени, сегодня я вернулся в свою профессию. Я опять помогаю людям. Но теперь людям местного значения. Простым. Но вы знаете, как они благодарны мне. Кто конфеты подарит, кто коньяк, цветы… Как говорят, кто чем может. Хотя я слукавил, приезжают со всего бывшего Советского Союза, из-за границы.

- В общем, я так понял, вы оскорбились?

- Да, мне стало обидно, что никто из Большого не отреагировал! Сергею Филину брызнули в лицо кислотой — так весь мир узнал. Я подобного не хотел бы, но хотя бы кто-то мог навестить меня? В итоге я получил инвалидность и принял решение уйти из Большого. А ведь я, как говорил, пережил шесть или семь директоров.

- Такая большая разница — что было и что стало?

- В то время, в советское, были и почет, и уважение. Мы стремились поехать за рубеж, посмотреть мир. В то время нам платили немного, но мы умудрялись на эти копейки покупать джинсы, махер, чулки, технику. Судите сами, хотя я и получал сто сорок рублей, бензин тогда стоил десять копеек за литр. А в буфете Большого театра на рубль можно было прекрасно поесть: бутерброд с севрюжкой или икрой, сосиски, кофе и так далее. Это было золотое время. Были дружба, уважение, вокруг тебя все мировые имена. Относились друг к другу без зависти.

- Поэтому вам так нравится время СССР?

- Ну не из-за бутербродов с икрой, севрюгой и осетриной, конечно. Хотя это было вкусно. (Смеется.)

- А чем еще то время нравилось?

- В буфете Большого царили хохот, смех, радость. Общались все вместе — и оперные, и балетные. На гастролях мы находились по три месяца, танцевали. И в конце гастролей все наши звезды проявляли щедрость. Плисецкая, например, подарила мне как-то мокрую дубленочку, что было в то время крайне модно. Марис Лиепа как-то подарил телевизор. И всегда от наших прим я получал подарки: от Кати Максимовой, Надежды Павловой, Вячеслава Гордеева, Миши Лавровского, Юры Владимирова. Помнится, Павлова подарила магнитофон с колонками — по тем временам, дорогущий подарок. В общем, все делали друг другу подарки. И это было приятно. А в силу моей практики, мне довелось поработать с такими людьми, что никому и не снилось: Галина Брежнева, Леонид Ильич, Галина Сергеевна Уланова, Марина Тимофеевна Семенова, Майя Плисецкая, Ельцин, Жириновский, многие известные олимпийские чемпионы. Все они проходили через мои руки, пальцы.

- Вы упомянули печально известного танцора Сергея Филина. Он тоже проходил через ваши руки?

- Конечно! У меня выходной, раздается звонок. На том конце провода Сергей. Говорит: «Боря, помоги!» А ему завтра танцевать «Спартак». Приехал, помог.

- А что с ним было?

- Было смещение позвонка. Я вправил. Он на следующий день станцевал и пришел поблагодарить просто словами. Хотя, по-мужски, можно было бы и бутылкой коньяка отблагодарить. (Смеется.)

- Скажите честно, а вас кто-нибудь звал обратно в театр?

- Нет. Только с Филиным говорили об этом. Знаете, когда тогдашний гендиректор театра Владимир Урин дал мне две тысячи рублей на мой юбилей, Филин и Степаненко повесили в канцелярии конвертик с другой суммой для меня, чтобы не было стыдно.

- А как же так? Неужели профессионалов вашего уровня немало в Москве?

- Я так и не понял. Смешно, но кроме меня никто не знает, как лечить балетные травмы. Как их определять. Но заявление я написал сам! В общем, я первый, кто ушел из Большого театра по собственному желанию.