«Ночной писатель» Яна Фабра в БДТ - «Театр»

В БДТ имени Товстоногова завершился фестиваль Яна Фабра «Love is the power supreme» («Любовь — высшая сила»), на котором сыграли три спектакля: «Воскресение Кассандры», «Приготовление смерти» и «Ночной писатель». Последний стал российской премьерой спектакля и первой репертуарной работой в нашей стране Фабра, давно уже числящегося одним из главных художников, режиссеров, хореографов, режиссеров и бунтарей современности. О «Ночном писателе» — Елена Смородинова.

К третьему показу «Ночного писателя» в петербургских книжных закончились экземпляры «Ночных дневников», изданных в прошлом году в переводе Ирины Лейк: они, а также фрагменты пьес Яна Фабра (в числе которых и изданные на русском «Я — ошибка» и «Я — кровь») стали литературной основой постановки. «Ночного писателя» российский зритель и видел, и не видел: осенью на фестивале моноспектаклей «Соло» в театральном центре «На Страстном» в Москве его версию под названием «Ночные дневники» играл итальянский актер Лино Музелла. Но в петербургском варианте обнаружились отличия — как в отсутствии видеоарта, так и в ткани самого спектакля.

Премьерный блок играли в Фанерном театре — арт-объекте авторства художника Александра Шишкина-Хокусая, режиссера Андрея Могучего и архитектора Андрея Воронова. Врезающийся носом-клином в зал Большого драматического, Фанерный театр имеет сцену, гардероб, зрительный зал, кабинет худрука, но настоящим театром он стал благодаря «Ночному писателю».

Деревянный стол — в тон стенам Фанерного, стул, пол, посыпанный солью, бумаги, колбы и склянки на столе, четыре камня перед столом, которым герой даст фамилии великих, заканчивающиеся на stein (Эйнштейн, Витгенштейн, Гертруда Стайн и Франкенштейн),— Фабр приглашает зрителя в сознание человека, одержимого искусством. Дневниковые записи озвучиваются по простому принципу: место (чаще всего родной для Фабра Антверпен), год и текст, который проецируется по обеим от актера сторонам. Начинается путешествие с размышлений о красоте и писательстве: «Красота — это магия вуду, которая может исцелить тело или отравить его».

Анонсы, правда, предусмотрительно предупреждали — будут не только подробности жизни в искусстве, но и подробности жизни именно что телесной. И не соврали: «потрясающий групповой секс» после репетиции; мать, жаловавшаяся на то, что Фабр-старший плохо выполняет супружеские обязанности, и диалог с отцом, обещающим сыну исправить положение; лобковые волосы, ставшие частью работы для богатой любовницы,— Фабр не стесняется телесных подробностей, звучащих здесь такими же манифестами, как и высказывания об искусстве. Фабр, которого год назад его бывшие артисты обвинили в харассменте, но отказались от предложения режиссера подать на него в суд, в этих дневниках формулирует три закона, по которым живет,— анархию любви, анархию искусства и анархию воображения.

Один постарше, другой помоложе — дневники пишутся и совсем юным Фабром, и человеком, который уже пожил, так что выбор разновозрастных исполнителей неслучаен (кастингом, кстати, занимался худрук БДТ Андрей Могучий). Премьеру они играли по очереди.

Мне досталась версия Андрея Феськова — и она показалась по крайней мере интересным взглядом на то, как текст Фабра может быть исполнен в российском репертуарном театре. Сидящий в костюме и белой рубахе актер начинает с ранних записей об искусстве, а затем, двигаясь сквозь собственные мысли и пьесы, сбрасывает в финале костюм, становясь такой же частью материи, как соль, камни, дерево. В середине будет исполнение песни, которую выбирал каждый актер самостоятельно,— Андрей Феськов делает скорее этюд под песню «Мне бы в небо». Текст Шнура сочетается с насквозь ироничными «Ночными дневниками» так, как будто два enfants terribles из Антверпена и из «Ленинграда» — закадычные друзья.

Феськов транслирует тексты Фабра иронично, позволяя себе и их присваивание, и пьянящую игру со зрителем. Это сильно отличается от того, что делают актеры из компании Фабра «Трубляйн», но сам Ян после показа пребывал в состоянии почти детского восторга — обаяние Феськова, позволяющего себе и дурачество, и сшибающий с ног эротизм, кажется воплощением «празднования жизни», о которой часто говорит сам Фабр.