Софья Евстигнеева: «Дедушку я не знала, но надеюсь, во мне есть крупица его таланта» - Звезды - «Новости Музыки»

Внучка легендарного Евгения Евстигнеева продолжила актерскую династию, хотя сначала не собиралась этого делать. Подробности — в интервью

Софья Евстигнеева, казалось, и не могла стать никем, кроме актрисы, ведь и мама Мария Селянская, и папа Максим Разуваев, и бабушка Лилия Журкина, и, конечно же, великий дедушка Евгений Евстигнеев занимались этой профессией. Но на самом деле все было не совсем так. Подробности — в интервью журнала «Атмосфера».

— Соня, ты носишь такую фамилию и росла за кулисами театра «Современник». А с какого возраста у тебя появилась мысль стать актрисой?

— Довольно поздно, в классе девятом или десятом. Гарик Сукачев ставил в «Современнике» спектакль «Анархия», где главные роли членов популярной в их время рок-­группы играли Михаил Ефремов, Дмитрий Певцов, Василий Мищенко и моя мама. И нужно было снять на флешбэки кадры из молодости героев. Пригласили меня, Никиту Ефремова, Даню Певцова… Мне было шестнадцать лет, я вообще не собиралась в актрисы, но мама сказала: «Помоги, пожалуйста, нужно сыграть меня юной». А я тогда еще ничего не умела, да еще была достаточно стеснительной, но все же пришла. Вначале мне все казалось интересным, но не моим, и вдруг, как ты влюбляешься в человека, так я влюбилась в эту профессию и три недели не думала больше ни о чем. И у меня появилась мысль: «Я с детства расту за кулисами, могу всегда пройти в 'Современник», он мне как второй дом, но родители же не вечны. Как же я потом буду без театра жить?«. Вот такая вроде бы мрачная мысль, но она у меня прозвучала скорее в положительном смысле — я поняла, что хочу остаться в театре. И эти съемки стали для меня отправной точкой.

— А тебя ребенком привлекала закулисная волшебная жизнь театра: костюмы, реквизит, декорации?

— Меня всегда это привлекало. Когда заканчивались спектакли, актеры оставались отметить что-­то, а я выходила одна на сцену и что-­то там придумывала. Я помогала гримерам делать парики, вплетала в них волосы. Все это я воспринимала как данность. А когда стала расти, начала понимать, что это родительская сфера, а я могу выбрать любую.

— И о чем думала тогда?

— Много о чем, но самое серьезное желание было связано с профессией переводчика. Я ходила на курсы в лингвистический университет и ездила в Оксфорд, жила там в семье и училась. Мне наняли репетитора, но потом актерство перебило все.

— Ты понимала, что актерская судьба может сложиться по-­разному? Ведь твои родители не добились такого успеха, какой был, к примеру, у дедушки…

— Честно говоря, почему-­то у меня тогда не было мыслей ни о больших ролях, ни о признании. Просто я не могла потерять театр. И пока я училась в институте, вообще ни о чем таком не думала. Только к выпуску, когда я начала понимать, как устроены театр и кинопроизводство, начала задумываться, что нужен агент, что нужно ходить на пробы, показываться в театры.

— Первые съемки у тебя случились уже в институте…

— Да, короткометражка была в конце первого курса, а на четвертом я уже снималась в большом проекте в главной роли, но, к сожалению, он так и не вышел. Тогда я впервые хорошо заработала. А потом сразу пошло-поехало, мой первый 'Мосгаз» случился в 2017 году.

— И как ты восприняла себя, увидев первый раз по телевизору?

— Когда я первую свою работу смотрела, очень волновалась, и у меня были двоякие ощущения. Я понимала, что можно сыграть лучше, но при этом было радостно видеть себя на экране. (Смеется.) Вспоминаю, что в той картине у нас не было гримера, и волосы там у меня лежат ужасно. Это и до сих пор я вижу. (Смеется.) Но про себя ничего плохого сказать не могу. Это же была студенческая работа, поэтому нельзя говорить в полной мере о профессионализме. Я очень самокритична, могу себя загнобить, но и похвалить. В последнее время я себя очень много хвалю. Не только за актерские проявления. И всем советую.

— За что себя еще хвалишь, кроме работы?

— За очень многие вещи. (Смеется.) Я сейчас пытаюсь себя узнавать и периодически общаюсь с психологом, и когда начинаю понимать, откуда ноги растут у того или иного моего проявления, докапываюсь до причины, хвалю себя за то, что нашла ее, и вообще за новые знания о себе.

— Наверное, как актрисе это тоже полезно?

— Очень! Понимая себя, я могу понять и других, в том числе героинь, которых создаю. Я и так человек чуткий, понимающий, интуитивно чувствующий, но теперь этого во мне стало еще больше. И я замечаю столько инфантильности и неосознанности у людей. У себя сложнее это увидеть, для этого и нужен психолог, который может тебя направить, но я стараюсь, когда эмоции утихают, посмотреть на себя со стороны и себя не жалею.

— Ты говоришь, что у тебя есть характер. Когда ты поняла это и что вкладываешь в понятие?

— Совсем недавно мне прислали видео, где мне, может быть, годика три-четыре, и была сильно удивлена тем, что я совсем не изменилась. Там я смотрю на камеру и говорю: «Давай уже! Снимай!». Это очень мило, но командный тон… А еще и ручкой, как кошечка, что-­то делаю, в общем, я себя определила как командиршу с нотками соблазнения. (Смеется.) Причем я выложила это в соцсети, и все, кто меня хорошо знает, написали, что я вообще не изменилась. Я сейчас смягчаюсь, именно благодаря пониманию себя, но характер никуда не делся.

— Почему ты не пошла в «Современник»? Ведь именно в этом театре ты хотела остаться, когда решила стать актрисой?

— Когда я поступила в институт, я вообще не думала, что есть какая-­то жизнь после, такой бездной казалось учение. А когда подошло время показываться в театры, поняла, что мне хочется самостоятельности, а «Современник» для меня ассоциировался с чем-­то домашним. Мне было бы сложно перестроиться на то, что люди, которых я хорошо знала с детства, теперь могут быть моими коллегами, и что мы можем существовать на равных. Из-­за пиетета к ним я была бы скована, боялась бы показать характер. Можно же просто проявить прямолинейность, и я люблю эту черту в себе, но она может считаться неверно, а я хотела бы остаться в глазах людей, которых очень уважаю и любила по-­детски, хорошей девочкой. Не притворяясь и не подстраиваясь. Пожалуй, сейчас я впервые правильно это сформулировала. В новом коллективе я могу быть собой, полюбят меня, не полюбят, там не будет оценки со шлейфом знания меня маленькой еще.

— А ты чувствовала, что к тебе относятся нежно, вкладывая туда еще и любовь к дедушке?

— Конечно, до сих пор это происходит, даже в МХТ. Буквально недавно на спектакле «Северный ветер», который я сыграла второй раз в жизни, я снова встретилась с Раисой Викторовной Максимовой, народной артисткой России, которая взяла меня за руку и начала говорить о том, как они дружили с дедушкой. Но в «Современнике», конечно, с детства было подобное внимание. Многие из тех, кто был знаком с дедушкой, смотрели на меня как на внучку, а все остальные как на дочку своих коллег.

— Дедушка — великий актер, просто легенда, ты носишь его фамилию. Чувствуешь ли гордость и груз ответственности?

— Конечно, чувствую. Я в принципе человек, очень трепетно относящийся к тому, что делаю, поэтому тут не столько груз, но я всегда помню, чья я внучка. И когда брала его фамилию, понимала, что каждый день буду сталкиваться с ней при обращении ко мне. То есть это ежедневное напоминание: «Работай, не халтурь, развивайся, будь достойна». И это очень помогает. Дедушку я не знала, но очень надеюсь, что во мне есть хоть какая-­то крупица его таланта. А мой главный учитель и самый большой авторитет — это папа. Его позиция в жизни, мировоззрение, взыскательность меня восхищают, это мой ориентир.

— А какие черты у мамы восхищают, в чем ты с ней советуешься? И советуешься ли?

— Мама — моя близкая подруга. Отношения с ней — это про полнейшее понимание и принятие друг друга. Я только учусь принимать все родительские стороны, это достаточно сложно и происходит, когда человек уже взрослеет. Детская любовь, безусловная, переходит в любовь настоящую, всепоглощающую, с принятием всего, что в подростковом возрасте обычно раздражает в родителях. Моя мама всегда принимала меня такой, какая я есть, учила меня общению через постановку себя на чужое место. И ее умение сходиться с людьми, легкость, радость и веселость нрава — для меня основное в ней.

— По твоим словам, тебе было сложно съехать от родителей, а точно это нужно было делать в тот момент?

— Нужно, потому что любой птенец должен вылетать из гнезда. Это закон природы, социума в том числе. С родителями хорошо, но нельзя всю жизнь быть вместе, потому что без них тогда человек просто не сможет жить. А нужно суметь построить себя отдельного, взрастить нового человека.

— Тебе важно, когда тебя хвалят, говорят комплименты? Ты зависима от чужого мнения?

— Мне всегда приятно, когда на меня обращают внимание, делают комплименты, но самое главное — мой комфорт. У меня есть подруги, которым удобно в обычной жизни носить каблуки и платья. А мне, наоборот, в спортивном костюме, ненакрашенной, с каким-­то пучком на голове хорошо, и мне плевать, кто и что думает об этом. Но на мероприятие я обязательно надену туфли на каблуке. И вообще я считаю, что внутренняя красота гораздо сильнее, чем внешняя. У меня полно случаев, когда я была совершенно без макияжа, а мне говорили комплименты, знакомились. Почему? Потому что мне было хорошо в данный момент. А уверенность в себе — это самое сексуальное, что может быть.

— Когда ты первый раз почувствовала, что тебя воспринимают интересной девушкой?

— Внимание, конечно, было, но я очень выборочно распределяю свое отношение. Пытаюсь сама себе сейчас ответить на вопрос, влюбчивая ли я… Меня, наверное, довольно быстро может заинтересовать человек, но так же быстро и оттолкнуть от себя.

— В каком возрасте ты впервые серьезно влюбилась?

— У меня все достаточно поздно произошло, мне было лет двадцать. В школе я даже не помню ничего такого, и вообще по сравнению с институтом, с театральной жизнью та жизнь была настолько блеклой, что я многое забыла.

— Это тот молодой человек, с которым ты не так давно рассталась? И, кстати, это ты его оставила?

— Да, я говорю об этом человеке, у нас были серьезные отношения. Расставание произошло по обоюдному желанию, но если опустить мою эмоциональность и мои переживания, то получается, что инициатором была я.

— Но все равно это была драма для тебя?

— Да, мне было очень тяжело, просто у меня есть сила воли, и если я чувствую, что с человеком нам не по пути, есть разногласия, с которыми я не могу мириться, то, как бы больно ни было, считаю, нужно разрывать отношения.

— Что это могут быть за разногласия?

— Там были разногласия, основанные на том, как человек видит отношения в принципе. Знаю, что он меня очень любил, но каждый же любит, как умеет, я поняла, что мне нужно по-­другому. (Улыбается.)

— Для тебя семья родителей — ориентир в этом?

— Нет, я хочу, чтобы было не так, как у родителей. Они в разводе. Расстались, когда мне было лет двенадцать, тринадцать.

— Тебе было сложно это принять?

— Нет, абсолютно. Они ссорились, а я думала: «Почему вы вместе, если вам тяжело?». Я уже тогда считала, что нужно жить в удовольствие. И я благодарна родителям за то, что они потрясающе общаются, они друзья, по-­настоящему родные люди. Наша семья вообще не пострадала. Я бы хотела быть таким же родителем. Я смотрю на них и не хочу повторять их историю, но если мне суждено будет когда-нибудь с кем-­то еще расставаться, я бы хотела уметь это делать так же красиво, как они. Особенно сложно, когда есть ребенок. Но они сделали все так грамотно, что я вообще не почувствовала себя обделенной или страдающей, наоборот, у меня было облегчение, что им теперь лучше, и мне при этом было очень хорошо с обоими. А я так и осталась у них единственным ребенком, невероятно любимым. (Смеется.)

— Ты сейчас влюблена?

— Я общаюсь с молодыми людьми, у меня есть друзья, периодически мне может кто-­то нравиться, могу с кем-­то сходить на свидание, задуматься о ком-­то на больший срок, чем стоило бы. (Улыбается.) Но я ни в кого не влюблена по-­настоящему.

— Ты как-­то сказала, что можно любить саму себя и находить в этой любви удовольствие. Как разграничить ее с тем же эгоизмом и эгоцентризмом?

— Мне папа однажды сказал, что любовь к себе — это знание себя. Истинно хорошо для себя могу сделать только я, поэтому нужно узнавать себя. Только тогда можно будет делать правильный выбор. Предположим, мне нравится человек, но я чувствую сердцем, что он мне не подходит, что мы — разные. Мы часто видимся, общаемся, я начинаю в него влюбляться. Но если все разрешить себе, потом будет очень тяжело отрывать его от сердца, и тогда я свожу все на нет. Если я люблю себя, то не позволю себе погрузиться в болото, которое начнет меня разрушать.

— Сейчас психологи говорят о личном пространстве, токсичности отношений, соблюдении границ, и многие зациклены только на себе… Это правильно, на твой взгляд?

— Себя нужно ставить на первое место. Только тогда человек будет цельным и к нему будут тянуться. Если я полюблю себя, то полюблю и других. И если я уважаю себя, уважаю свое время, в том числе свободное, то тогда уважаю и чужое пространство и время. Бывает, человек обижается на то, что я ему не ответила, не побыла в каком-­то его горе, но должна быть мера.

Понятно, что если моя лучшая подруга будет плакать из-­за чего-­то, я приеду к ней, побуду с ней, помогу. А если я болею или у меня завал, то хотя бы уделю ей время по телефону или в голосовом сообщении, но никогда не отвернусь от любимого человека. Но порой кажется, что у человека все «в шоколаде», а он не сочувствует тебе, не уделяет внимания, а на самом деле у него тоже что-­то не так, и это ты ведешь себя эгоистично по отношению к нему. Жертвенность — очень сложное понятие. Можно жертвовать чем-­то своим ради другого человека, но, чтобы чем-­то жертвовать, нужно что-­то иметь внутри. И как бы сейчас грубо ни звучало, многим и жертвовать-­то нечем.

— А ты можешь позволить себе полениться?

— Когда передо мной стоит выбор: делать или не делать что-то, например, в школе — не писать сочинение, не забивать себе мозг, а завтра получить двойку, или помучить себя, то я порой выбирала отдых. Ну, двойка, и что теперь?!