Клим Шипенко: «Когда снимаю жену, я, безусловно, в нее влюблен» - «Новости Музыки»

Режиссер рассказывает о музах, таланте и мистических совпадениях. Подробности — в интервью

В последнее время Клим Шипенко стал модным режиссером. Российский зритель пока не очень жалует отечественное кино, но киноленты Клима, что «Салют–7», что «Текст», что «Холоп», вызвали большой резонанс. Азы мастерства наш герой постигал в Калифорнии, и до сих пор в его картинах усматривают «американский след». Сам режиссер признается, что пока еще ищет свой почерк. О музах, таланте и мистических совпадениях — в интервью журнала «Атмосфера».

— Клим, позвольте вас поздравить: ваш фильм «Текст» получил Гран-­­при кинофестиваля «Золотой орел». Это была ожидаемая награда?

— Спасибо. Награды — всегда приятная неожиданность. Когда картину номинировали, мы с командой, конечно, мечтали о победе, но всегда есть волнение, переживания. Снимая фильм, больше думаешь о зрительской любви, о том, чтобы фильм понравился. Но если получаешь еще и признание коллег, это вдвой­­не приятно.

— Как вы считаете, почему именно сейчас нужно было такое кино?

— Не то чтобы мы сели и решили: надо сделать такой фильм. Роман Дмитрия Глуховского зацепил в первую очередь своей драматичностью, детективностью, плюс попал в социальный нерв. Но когда начались съемки, еще не было «московских дел», фильм не читался так злободневно и остро. А когда он вышел летом, мы, что называется, выстрелили в десятку. Мистические совпадения, иначе не объяснить. Имя героя созвучно с именем Ивана Голунова — такого тоже никто не мог запланировать. Мы с продюсерами шли на определенные риски, это были частные денежные вложения, мы не получили госсубсидий. Но мне был интересен проект, ну а дальше уже зритель сказал свое слово, своим вниманием сделал это кино событием.

— Кое-­­кто даже усмотрел сходство между такими разными картинами, как «Текст» и «Холоп», потому что в обеих есть завравшийся персонаж, которого ждет возмездие.

— Да, есть определенное сходство героев, но оно, наверное, отражает нынешнюю ситуацию в стране. Некоторые люди, у которых есть протекция, связи, стали вести себя так, будто им все дозволено. Конечно, это не может не вызывать негативную реакцию окружающих. И когда показываешь, что проблема может быть решена хотя бы на уровне художественного произведения, зритель думает, что справедливость восторжествовала. Также сквозной линией в обеих картинах проходит тема гаджетов. Сегодня без мобильных телефонов мы ощущаем себя какими-­­то неполноценными людьми. Готовясь к фильму «Текст», я оказался в Лондоне и на полтора дня остался без связи, потому что потерял телефон. Я еще недостаточно хорошо знаю город, не мог открыть приложение «Карты», выстроить маршрут, не мог никому позвонить — ужас.

— Действительно, какие-­­то мистические совпадения. А телефон нашелся?

— Да, случайно. Я уже почти смирился с его пропажей. Но эти полтора дня дали мне почувствовать, какое огромное значение имеет этот гаджет в нашей жизни.

— Вы понимаете, что сейчас больше обсуждают откровенную сцену героев Асмус и Янковского, чем все остальное.

— В силу какого-­­то огромного внимания к картине я немного изучил этот вопрос. Люди даже ведут споры — и на моей странице, и на страницах актеров о том, что эта сцена — не главное, что есть в фильме. Безусловно, мы понимали, что своей откровенностью она вызовет резонанс. В моем видении сценария она была необходима, поскольку полностью вписывается в концепцию, что телефон сейчас — это продолжение жизни и души человека. И если главный герой получил к ней доступ, то почему он не должен получить и секс как очень важную составляющую нашей жизни. Когда два человека снимают интимное видео, не предполагая, что оно попадет в чужие руки, они и делают это предельно откровенно, для себя. И эту сцену, как и прочие, которые герой видит в телефоне, снимали сами актеры. Ну а то, что получился резонанс, — хорошо. Не так просто сейчас завлечь российского зрителя на российский фильм. И если, придя в кинотеатр из-­­за этой сцены, он увидел и получил нечто большее, задача выполнена.

— Читала, что Кристина Асмус вам изначально не понравилась в одноименном спектакле. Изменилось потом к ней отношение?

— Я не принял этот спектакль не потому, что его ставил плохой режиссер или актеры плохо играли. Просто к тому времени у меня уже сложилось свое понимание, как можно экранизировать роман Глуховского. А тут я увидел совсем другую интерпретацию, и она конфликтовала с моей. Я не хотел никаких ассоциаций со спектаклем, а Кристина была большой его частью. Но она пришла на пробы и показала мне, что может работать и по-­­другому. Мне это понравилось. Она убедила меня в своей универсальности.

— Позовете ее еще в свой фильм?

— Почему нет? Кристина трудяга, очень предана материалу, искренне болеет за проект, в котором снимается. Она становится частью команды, чем вызывает огромное желание работать с ней и дальше.

— Какая обстановка у вас на съемках? Знаю, что Резо Гигинеишвили, например, накрывает столы.

— У меня обстановка рабочая. Не хочу никого обидеть, может, для Резо она рабочая и со столами, это его личное. Но у меня по-­­другому, я очень сосредоточен, и вся команда тоже. Иногда в ходе съемок возникают какие-­­то проблемы, форс-мажоры, которые нужно решать здесь и сейчас, и я полностью сконцентрирован на этом. Ни у кого нет ощущения, что съемки — это легкий и веселый процесс.

— Насколько важен для вас человеческий фактор? Если вы знаете, что у актера скандальная репутация, пригласите его в проект?

— Если я понимаю, что он как актер лучший претендент на эту роль, то да. Я не набираю съемочную группу, чтобы создать кружок приятных людей, которые должны дружить. Мы собираемся, чтобы добиться определенного результата. Если мы подружимся в процессе работы, отлично, если нет — ничего страшного. Так что приходится иногда и терпеть характер, и что-­­то объяснять.

— Когда вы учились в киношколе в Голливуде, вам посчастливилось работать с мастерами мирового кинематографа. Отмечали для себя какие-­то фишечки, которые сейчас используете в работе?

— Конечно, много. Попав в Лос-­­Анджелесе на съемки романтической комедии «Любовь по правилам и без», я увидел, что механизм съемочной группы действует безупречно, как швейцарские часы. И, конечно, я пытаюсь добиться подобного и здесь. Но есть проблема, которая заключается в отсутствии кадров. Настоящих профессионалов мало, и зачастую не можешь уволить человека лишь потому, что не знаешь, кем его заменить. Там же на каждого работника приходится тридцать пять таких же, а то и лучше. Поэтому все выкладываются на сто с лишним процентов. Еще я отмечаю, что здесь у режиссеров зачастую нет готового решения сцены, и они импровизируют на месте. Там такого никто себе не позволяет. Я стараюсь быть всегда максимально готовым: как правило, у меня в голове не одно решение сцены, а несколько. Я сразу пытаюсь предвидеть возможные форс-­­мажоры. Съемочный день — дорогое удовольствие, и надо быть мобильным.

— Вас сравнивали и с Гаем Ричи, Тарантино, а как бы вы сами определили свой режиссерский почерк?

— Первые мои работы можно было считать подражанием, в принципе, так и было отчасти. Свой почерк я еще ищу, из-­­за этого и происходят мои путешествия по разным жанрам. Мне кажется, для каждой истории нужен свой инструментарий и свой язык, уместный только для нее. Я не хочу рассказывать все истории одинаково. Наверное, мой почерк — в универсальности.

— Вас уже спрашивали, почему вы не остались в Голливуде, не стали делать там карьеру? Совсем не приглянулся тот мир?

— Для того чтобы работать в Голливуде, необязательно там жить. Мир уже настолько глобален и границы так эфемерны, что привязанность к месту не имеет значения. Сколько режиссеров снимают голливудские фильмы, не находясь там физически. И снимается голливудское кино в разных частях света. Жить там, чтобы почаще стучаться в какие-­­то двери воротил кинобизнеса, — если у тебя нет таланта, тебя все равно не впустят. На тот момент у меня не было ощущения, что я должен там остаться. Я написал несколько сценариев, все они были связаны с Россией, и мне казалось, что я вполне могу снять их на родине. А если мои картины понравятся, меня пригласят.

— Вы ощущали какую-­­то ностальгию? Разницу в менталитете?

— Да, безусловно. Я не нашел там много людей, которые были бы мне близки, чувствовалась дистанция. Наверное, если бы я приехал туда не в начале нулевых, а в восьмидесятых, она была бы еще более глобальна.

— Однако вы отчаянный парень — в шестнадцать лет отправились в чужую страну.

— Слушайте, ну я же не на вой­­ну поехал, на передовую. Я ощущал себя достаточно взрослым, к тому же у меня была конкретная цель — получить образование в той сфере, которая мне интересна. Мне тогда это не казалось каким-­­то подвигом и сейчас не кажется.

— Неужели мама не накручивала всяких страхов?

— Может, она и накручивала, надо у нее спросить. Мне она об этом не говорила. Не все там было гладко, но я понимал, ради чего это затеял. Я уехал как студент по обмену, и меня поселили в приемную семью. И пока я не нашел тех людей, с которыми сошелся характерами, сменил несколько семей.

— А у кого был сложный характер?

— Наверное, у меня. (Смеется.) Жить вместе — это же не просто комнату снимать, надо взаимодействовать, о чем-­­то говорить, вникать в проблемы, слушать и считаться с установленными правилами. Это требует притирки. Пять раз у меня не получилось. Зато получилось на шестой — и так, что я на все пять лет учебы остался в этой семье. Мы так подружились, что они даже пригласили меня снова, когда я поступал в Калифорнийский университет. Мы до сих пор дружим, они прилетают в гости.

— Возможно, в том, что вы не остались за границей, сыграл свою роль и пример вашего отца, режиссера Алексея Шипенко?

— Наверное, где-­­то сидело на подкорке, что он эмигрировал в Германию и не продолжил там свое профессиональное развитие, не добился успеха. Но ведь есть эмигранты, у которых судьба складывается удачно. Я понимал, что бывает по-­­разному. Но я привык опираться на свою интуицию, и, как уже сказал, на тот момент мне не хотелось там жить.

— Вы стали продолжателем творческой династии. Ощущали некую ответственность?

— Я не чувствовал, что фамилия Шипенко является каким-­­то брендом, который я должен продолжать. На тот момент это было уже не так. В восьмидесятых годах отец ставил пьесы в театрах и был популярен, но потом он уехал в Германию, и через какое-­­то время его забыли.

— Кстати, у ваших родителей и до брака была одинаковая фамилия…

— Да, они однофамильцы, так бывает. Они познакомились в Школе-­­студии МХАТ. Мама пришла поступать, а отец уже там учился.

— Вам важно какое-то одобрение со стороны родителей?

— Наверное, важно. Они все одобряют в общем и целом. Не знаю, как бы я себя чувствовал, будь иначе. Но пока им все нравится, и это приятно.

— Вы уверенный в себе человек?

— Здравая доля сомнений всегда есть, но глобально могу сказать, что я в себе уверен. Здесь ведь тоже надо уметь почувствовать разницу: это сложности, которые надо преодолеть, или «ты явно не туда забрел». Когда я вернулся в Москву, первое время было непросто. Я работал в «Останкино», снимал короткометражки, но не сомневался в том, что это временные трудности.

— Есть качества, которые мешают вам жить?

— Надо у моих близких спросить — какие мои качества мешают им жить. Может, это было бы интереснее послушать. Наверное, чрезмерная чувствительность, эмоциональность мешает. Но, с другой стороны, она же помогает мне в работе, так что ситуация двоякая.

— Работу тянете в дом?

— Да, для меня загадка, как человек приходит на работу в девять утра, в шесть ее заканчивает и забывает об этом. Для меня такая модель жизни непостижима. У меня нет ни будней, ни выходных. Есть проект и сроки его выполнения, по которым, собственно, я и живу.

— Дети не страдают от недостатка вашего внимания?

— Детям я уделяю время, я же не все двадцать четыре часа в сутки думаю о работе. Просто график немного по-­­другому устроен. Я могу днем заниматься с детьми, а ночью, когда они ложатся спать, работать. Или вместе провести уик-­­энд.

— У старшего сына есть интерес к кино?

— Пока интереса свыше, чем просто просмотр фильмов, я не наблюдаю.

— Вы с ним на одной волне? Понимаете ли, например, музыку современную, которую он слушает?

— Конечно, я же все-таки в душе молодежь. (Улыбается.) Многое из современной музыки мне нравится. Сыну тринадцать, и я пока не чувствую какой-­­то огромной возрастной пропасти, которая нас разъединяла бы.

— Дочка у вас красавица. Вы планируете ее снимать?

— Да, конечно. У нее есть творческие способности, и ее приглашают на фотосессии. Клементина у нас модель, у нее свой Инстаграм, который ведет ее мама Соня. (Актриса Соня Карпунина — Прим.авт).

— Хотели бы актерской судьбы своим детям?

— Я бы хотел видеть их счастливыми. А какая судьба, экономическая ли, юридическая или актерская, принесет им успех и радость, это второй вопрос для меня. Я не вижу ничего плохого в том, если дети захотят стать актерами. Эта профессия может послужить началом чего-­­то другого. Через актерство люди часто приходят в режиссуру. Как правило, если человеку нравится кино, он мечтает быть актером, потому что для него кино — это в первую очередь их игра, и он не отдает себе отчет, что в процессе создания фильма участвуют еще и режиссер, и операторы, и продюсеры и другие члены съемочной команды. Я сам учился в актерской школе в Лос-­­Анджелесе.

— Ваша жена Соня — актриса, режиссер и сценарист. Насколько вам важен талант в избраннице?

— Талант меня привлекает, и в женщинах тоже. На меня это сразу действует как умножитель. Если девушка просто красивая, она, скорее всего, оставит меня равнодушным. А красота вкупе с талантом — адская смесь, все, я пропал. (Смеется.)

— У режиссера должна быть муза? И есть ли она у вас?

— Давайте сначала разберемся с определением. Понятие муза для меня такое же эфемерное, как и вдохновение. Это женщина, которая переходит из одной картины в другую? Возьмем Феллини, который постоянно снимал свою жену, но при этом частенько влюблялся в других актрис. Так кто из них была его музой? Есть режиссеры, которые из фильма в фильм снимают одного мужчину, и при этом они не являются гомосексуалистами. Или муза — это актриса, которая вдохновляет на один-­два фильма? Тогда она просто актриса, которая классно подошла именно на этот образ.

— Соня была музой для какого-­­то вашего фильма?

— В Соню я влюблен, и когда я вижу подходящую для нее роль, я с удовольствием ее приглашаю в проект. Уже есть два таких фильма: «Как поднять миллион, или Исповедь задрота» и «Текст». Я не очень понимаю суть слова «муза», поэтому не могу сформулировать ответ. Одна женщина меня не может вдохновить на создание картины, меня может вдохновить команда, актерский ансамбль. Даже когда я снимал такой монофильм, как «Текст», не могу сказать, что Саша Петров был моим творческим вдохновением. Янковский не менее хорош.

— Вы так прекрасно сказали, что влюблены в Соню, а ведь уже столько лет вместе.

— Естественно, в отношениях есть свои всплески и спады, как в американских горках. Когда я снимаю Соню, я, безусловно, в нее влюблен. (Улыбается.) Но не хочу этим злоупотреблять. Есть режиссеры, которые постоянно задействуют в картинах своих жен просто потому, что это жена, что очень заметно. Не хочу, чтобы за спиной шептались: для этой роли лучше подошла бы другая актриса. Я стараюсь делать так, чтобы в моих фильмах Соня появлялась не потому, что мы супруги. Она проходит пробы наравне со всеми.

— Вы против блата?

— Да, хотя в «Тексте» снялись и моя жена, и моя дочь, и моя мама. Моя дочь — потому, что по типажу она похожа на дочь героини Кристины Асмус и находится в том же возрасте. Мама — потому, что я хотел, чтобы помимо профессиональных актеров в картине были заняты еще и обычные люди, которые хорошо знают свое дело. Мама прекрасно сыграла сотрудницу турбюро, ведь она много лет работает в туристической фирме. Я хотел, чтобы люди не играли, а делали то, что им привычно. И актеры, взаимодействуя с ними, тоже забывали про игру. Так получаются жизненные, достоверные сцены.

— Мама сразу согласилась?

— Конечно! Долго уговаривать ее не пришлось. Она давно хочет сниматься, и у меня в том числе. Она же окончила театральный вуз, работала на телевидении, а потом уже открыла свою туристическую фирму. Так что мама рвется в бой.

— Вы вместе с Соней пишете сценарии. Творческие баталии случаются?

— Мы вместе работаем над сценарием. Соня пишет, а я редактирую. Так сложилось исторически, что в профессии старший я. И если мы работаем над проектами, которые я продюсирую, последнее слово остается за мной. Если это ее проект с другими людьми, я ни на чем не настаиваю. Для нас это еще одно занятие, которое можно делать вместе, еще одна тема для разговора.

— Что у вас есть для души, помимо кино?

— Меня увлекает история, нравится и интересует архитектура. Если бы у меня было больше свободного времени, я бы пошел учиться на архитектора. Искренне завидую людям, которые умеют рисовать. Это навык, которого мне не хватает, даже в моей работе.