Виктор Добронравов: «Папа не оптимист, он человек-солнце» - Звезды - «Новости Музыки»

Актер признался, что всю жизнь живет в ощущении любви. Подробности — в интервью

Виктор Добронравов — сегодня один из самых ярких актеров поколения тридцатилетних. В последнее время у него много отрицательных, даже страшных героев. Но почему-­то на самого актера это восприятие не переносится. На мой взгляд, самое главное, что притягивает в Викторе, это умение любить и необходимость жить в любви, что идет от отца, Федора Добронравова, и вообще из семьи. Подробности — в интервью журнала «Атмосфера».

— Виктор, помните, когда в первый раз осознанно почувствовали, что вас любят родители?
— Не знаю, я всегда жил в ощущении любви, даже когда папа сутками пропадал на работе. Сейчас у меня гораздо больше возможностей, чем было в нашей семье, но именно поэтому я вырос с пониманием цены деньгам. Я хорошо помню, что в двенадцать-­­тринадцать лет знал, что родители много работают и что живется нам не так уж и сладко, но мог целыми днями бегать с деревянной палкой вместо автомата и был счастлив. Я попытаюсь своим детям объяснить, что деньги не падают с неба. Меня, признаюсь, беспокоит бесконечное количество игрушек в детской комнате: от этого пропадает радость.

— А детских обид никогда не было?

— Нет, не было. А если бы и были, я никогда бы о таком не рассказал. Мне странны заголовки: «Мой отец бил меня в детстве». Я думаю: «Люди, вы с ума сошли?! Это же семья». Не понимаю, как можно писать такие вещи, даже если это правда.

— Когда родился младший брат, у вас были какие-­­то переживания, хоть небольшая ревность?

— Когда у меня родилась старшая дочка, ей не с чем было сравнивать, а когда появилась вторая, то Варя стала часто по утрам говорить: «А почему Василиса спит, а я в школу должна идти?». Приходится объяснять ей, что она взрослая, а Василиса маленькая. Я не помню, чтобы у меня было ощущение ревности к брату. Друзья рассказывают смешные эпизоды, как старший через недельку говорил: «Ну все, поиграли и отдавайте». Я был счастлив, рад, когда родился Ванька, есть фотографии, где я держу его, и там все видно. (Улыбается.)

— Варя, ваша старшая дочь, занимается конным спортом. Вы не боитесь за нее?

— Переживаю, конечно, но без фанатизма. Я всю жизнь падал, весь в шрамах. Мы все так росли, это нормально. У меня Варвара с самого раннего возраста очень активная, она еще и фигурным катанием занимается и получает удовольствие. Если захочет еще чего-­то, я буду только «за». А младшая активнее ее в три раза. Удивительная штука: Василисе всего три года, а мы никогда не убирали ножи со стола. Варя один раз, в годик, ушла в свою комнату, держа нож за лезвие, — меня чуть удар не хватил. А Василиса никогда этого не делала — видимо, чувствует, что это опасно, как будто бы кто-­то ей сказал об этом. И я тоже чувствовал опасности, например, с самого детства боялся наркотиков. Мне никто и не предлагал, потому что компанию я всегда выбирал нормальную. Но уверен, что отказался бы, потому что страшно, равно как и тыкать в себя иголкой, это и больно, и опасно.

— А вы сами активный человек и чем занимались в детстве?

— Я за все в детстве хватался. Моя задача как родителя — дать детям понимание, что в мире есть много всего, от чего можно и нужно получать удовольствие. На мой взгляд, самая большая беда — жить уныло, ходить на нелюбимую работу, не иметь увлечений, чего-­­то, что тебя радует. Должны быть страсти. Я люблю баскетбол, если говорить о хобби, сейчас мне очень интересен дайвинг и вообще подводный мир. Только что в Сочи встал на серф, и жена — тоже. В Москве есть тир, где можно стрелять не только из огнестрельного оружия, но и из лука, метать топоры, ножи, гвозди, — тоже очень интересное времяпрепровождение. Можно сесть за гончарный круг и понять, насколько интересно делать что-­­то своими руками. А еще для меня важны друзья. С кем-­­то, но их немного, дружу десятилетиями, и уже дружат наши дети. Я понимаю, что это богатство, потому что знаю, что в моем возрасте крайне редко приходят люди, которые становятся по-­­настоящему близкими. У меня появилось несколько. Но надо уметь дорожить и старыми связями.

— Однажды в детстве вы спросили маму о папиных коллегах, друзья ли это его, на что мама ответила, что самый близкий папин друг — это она.

— Конечно, так и есть. И мой самый близкий друг — жена Саша. Мы со школы дружим, больше двадцати лет.

— Вы прямо в школе влюбились?

— Нет, у меня были свои романы, у нее свои, но потом, со временем, стало понятно, что на самом деле происходит. Когда мы познакомились, мне было четырнадцать лет, она младше на три с половиной года. Я учился в школе-­­интернате №16 на ВДНХ, а после уроков ехал в «Класс-­­центр» Сергея Казарновского, джазово-­­театральную школу, где и познакомился с Сашей и еще ближе стал к театру, несмотря на то, что вырос за кулисами «Сатирикона».

— А женаты вы девять лет. Сразу официально оформили отношения?

— Я сделал все как надо. Сначала — предложение, потом расписались, затем родилась Варя. У меня ощущение полной гармонии.

— Все гладко было за эти годы?

— Все гладко никогда не бывает. Думаю, это и не нужно. Иначе станет приторно. Мой папа очень любит одну притчу, я согласен с ним. Когда ты влюблен, в начале романа Бог тебе показывает то, к чему ты придешь в конце. Потом у тебя это чувство отбирают, начинается долгая дорога с бытовыми проблемами и терниями, и в конце, когда вам по восемьдесят лет, ты так же любишь каждый жест, каждый взгляд, и без этого человека не можешь представить себе жизнь. Только этот путь надо пройти.

— Саша в каком-­­то интервью сказала, что вы бываете торнадо, штормом…

— Да, я очень вспыльчивый человек, во мне просыпается донской казак. При этом меня тяжело вывести из себя. Могу долго сдерживать эмоции, а потом взорваться. Но с чужими людьми надо всегда держать дистанцию и соблюдать субординацию, потому что работа есть работа.

— Саша — фотограф, но по образованию кинооператор?

— Она окончила операторский факультет, но после него многие работают как фотографы. Я очень рад, что она не актриса; фотограф, оператор — тоже творческая профессия, близкая к кино и театру, она большой художник, скажу без ложной скромности. Я вижу, как она растет, приходит опыт. По себе чувствую, что я сейчас и десять лет назад — это два разных человека. Если даже говорить физиологически, я полностью другой. Уже все клетки поменялись. Я не ощущаю внутренней стагнации, да и внешней тоже. Есть планомерное движение вперед, вверх. Очень хочется, чтобы так и продолжалось, и у Саши тоже.

— Вам нравится, когда жена, красиво одетая, с хорошим макияжем, идет рядом с вами?

— Я люблю, конечно, как любой мужчина, когда моя женщина прекрасно одета. Но мне очень нравится Саша без макияжа. Меня удивляет мода на надутые губы. Вопрос один: по большому счету женщины это делают для мужиков? Значит, есть те, которым это нравится. Но я, честно говоря, не встречал таких. Не представляю, чтобы я своей жене сказал: «Дорогая, пойди накачай себе губы». Я считаю, что женщина должна быть красива натуральной. Бывает, придет на работу накрашенной, а ей: «Ой, как ты красиво сегодня выглядишь!» Это что, комплимент? Она нафуфырилась, а до этого была страшной? Значит, надо сказать по-­­другому: «У тебя сегодня классный макияж». Я считаю, что даже в наше сумбурное время женщина должна оставаться женщиной и носить платья. (Улыбается.) И стараюсь супруге в этом не отказывать. Всегда говорю ей: «Бери два!»

— А когда вы видите красивых женщин, загораются ли глаз?

— Я же обыкновенный мужчина, у меня есть глаза. (Улыбается.) Это нормально. Красивая женщина не может не радовать глаз. (Смеется.)

— К вашему папе признание и любовь публики пришли позже, чем к вам, — после сорока пяти, и как снежный ком. Вы говорите, что у вас все развивалось постепенно…

— Почему? Тяжело было ходить по улицам в тот год, когда снимали «Не родись красивой», четырнадцать лет назад. Было сумасшедшее зрительское внимание, огромный рейтинг. У папы уже позже случилась «Ликвидация». Слава богу, что та роль у меня была в начале карьеры, а не сейчас. Мне очень дорога работа в «Т-34» — на мой взгляд, это особенный фильм. И то, что он был принят с такими жаркими спорами, подтверждение тому, что тема очень животрепещущая. А картина Алексея Сидорова — самобытная, талантливая, очень мощная, с потрясающей операторской работой, не имеющая аналогов в киномире: никто еще не снимал актеров на идущих танках. Когда я водил настоящий танк в кадре — просто превратился в ребенка, испытал дикий восторг. Вот за это все я люблю свою профессию.

— Вам важно, что о вас думает худрук театра Римас Туминас? Он в одной телепередаче сказал о вас замечательные слова…

— Спасибо ему. Он очень важный человек в моей жизни. Когда Римас Туминас говорит о тебе теплые слова, это лестно и позволяет дышать, творить, маленькие крылышки распускаются за спиной, но есть и большая ответственность. А в принципе все как у Антона Павловича Чехова в «Чайке»: «Когда хвалят, приятно, когда бранят, два дня ходишь не в духе».

— Вы с Римасом Владимировичем легко договариваетесь по съемкам?

— Для меня театр первичен. Если возникают какие-­­то сложные ситуации, я прихожу к Туминасу и говорю, что есть предложения, от которых не имею права отказаться. Слава богу, в последние годы я не отпрашивался из театра на съемки ради денег. Я мог бы заработать в длинных сериалах на очередные квартиры, но не хочу этого делать. Хочу чего-­­то нового, чтобы было не стыдно и, в первую очередь, интересно. В прошлом году у меня было пять очень хороших работ, абсолютно разных: «Стрельцов», «Солдатик» (про сына полка времен Великой Отечественной вой­­ны, это детско-­­юношеское кино, чего сейчас совсем мало), увлекательный детектив и прекраснейший фильм про нэп «Цыпленок жареный» режиссера Елены Николаевой. Стараюсь, чтобы количество проектов уменьшалось, а качество росло. Но если мне надо будет кормить семью, я пойду и грузчиком работать. Амедео Модильяни вон рекламу рисовал…

— Саша никогда не подталкивала вас где-­­то сняться, чтобы быстрее купить квартиру или как-­­то пошиковать?

— Нет, мы лучшие друзья, советуемся во всем, она может спросить о чем-­­то, сказать, что хочет купить себе, я стараюсь ей никогда не отказывать. Я вообще не понимаю, когда люди живут в такой парадигме: иди принеси мне зарплату или купи шубу. Для нас уже много лет шуба — это тема для шуток.

— Вы как-­­то сказали, что с определенным достатком главными подарками становятся эмоции. Удается все-таки чем-­­то порадовать жену, а ей вас?

— Саша подарила мне на 8 марта (это мой день рождения) поездку в наш любимый Париж. Мы ездили вдвоем на три дня, было прекрасно и удивительно. Недавно у моего брата был день рождения, и ему его жена подарила полет на вертолете. Ваня сидел за штурвалом, это было для него незабываемое ощущение. Надо дарить эмоции. Саша у нас мастер придумывать. А я купил ей фотоаппарат, о котором она всегда мечтала, даже грезила. Мы отправились на гастроли в Петербург, я отдал его своему другу, он ехал в другом вагоне, а утром, когда Саша еще спала, забрал у него коробку с камерой и подарил ей на день рождения.

— У вас один театр, одна семья, вы даже обитаете в одном районе. Вы привязываетесь к местам, людям или легко адаптируетесь и в новых обстоятельствах?

— Я с 1991 года в Москве, привязан к ней. Родители и друзья здесь, мои дети тут родились. С того же времени живу в Марьиной Роще, очень люблю этот район, поэтому и квартиру приобрел здесь. Вообще Москва сейчас прекрасно выглядит, в какой парк ни зайди, просто загляденье, это город, в котором приятно находиться. Даже говоря о нашем районе, мне есть с чем сравнить. Когда-­­то вся округа играла на баскетбольном кольце, которое папа сварил своими руками, а сейчас очень много делается для людей. Недавно я снимался у Алексея Нужного в картине «Огонь», про пожарных, в моем родном Таганроге, где не был лет пять-­­шесть. И неожиданно, вернувшись туда, вдруг ощутил, насколько привязан к этому месту. Понял, что родина — это родина. Ругаю себя за то, что бываю там редко.

— Папа ваш — безусловный оптимист, как мне кажется. А вам с Ваней это передалось?

— Папа не просто оптимист — он человек-солнце, таких вообще нет. Но и у меня всегда стакан полон наполовину, даже чуть больше. У Вани надо спросить об этом. Думаю, что сейчас он находится в оптимистическом периоде своей жизни. У него молодая семья, родилась дочь, и работа есть, так что все слава богу.

— Были пробы, после которых вас не брали, и сильно ли это расстраивает?

— Раньше я очень переживал, а сейчас вообще перестал: понял, что если тебя сейчас здесь нет, значит, ты должен быть где-­­то в другом месте. Я расстроился, когда Сергей Урсуляк не позвал меня на съемки в «Тихий Дон», но в это время мы выпускали «Бег» в театре. Роль Хлудова у Юрия Бутусова — счастье, и это невозможно было бы совмещать ни с чем. Когда мы выпустили спектакль, понял, что так надо, на все божий промысел.

— Папа лишь на третьем курсе первый раз пришел на вас посмотреть. А вы его звали раньше?

— И звать-­­то особо не на что было. Мне тяжело давалась сцена. Ответственность была большая, я же знал, чей я ребенок. Если до института ты занимался в какой-нибудь театральной школе, это тоже мешает. Ты же думаешь, что уже маленький артист, а потом тебе говорят: «Ничего не умеете, ничего не знаете, мы будем вас заново учить». Такие же проблемы были и у брата, только в гораздо большей степени, потому что он уже пришел готовым артистом, по крайней мере, был знаком с результатом, причем на высочайшем уровне. И потом — на тебе: играй этюды на органическое молчание, оценку факта, предлагаемые обстоятельства… Это все непросто. Папа увидел, как я играл отрывок по рассказу Василия Шукшина «Гена, пройди свет», и это был просто мой звездный час в институте: легкость на сцене, невероятный прием! Я первый раз почувствовал, что от игры можно получать удовольствие, что нет никакого зажима, не пересыхает рот, и ты летишь на каноэ по горной речке по всем порогам и изгибам.

— Институт было заканчивать радостно или грустно и страшно?

— Грустно. Но я с детства был сентиментальным, с возрастом это свой­­ство усиливается. А институт — это же кусок жизни, целый мир, экосистема: педагоги, друзья со своего курса и с других, а потом ты выпархиваешь во внешний мир.

— Было уже понятно, где будете работать?

— В конце четвертого курса уже знал, что пойду в Театр Вахтангова, но это тоже было неожиданное для меня решение. Когда выпускался, театр переживал не очень счастливый период, но Михаил Александрович Ульянов предложил пойти к ним, дал две недели подумать. И Евгений Владимирович Князев посоветовал идти к ним, за что я ему бесконечно благодарен, потому что сейчас не представляю свою жизнь без этого театра. Где бы я мог еще работать, вообще не понимаю. (Улыбается.)

— У вас появилось немало отрицательных персонажей. Сергей Маковецкий рассказывал мне, что от некоторых героев отказывался, не хотел в себе докапываться до каких-­­то темных глубин…

— Когда лет десять подряд все время предлагают роли хороших парней, то в какой­­-то момент это надоедает. Сейчас мне очень важно не что играть, а у кого и почему. В «Цыпленке жареном» мой персонаж — крайне многослойный и очень страшный человек, психически нестабильный, у него много зависимостей, страстей и комплексов, при этом он жаждет власти, силы. И мне было безумно интересно покопаться в этом. Такая роль — подарок для артиста.

— Вам никогда не надоедает жесткий рабочий темп?

— Когда надоедает, остановишься, пойдешь рыбу половишь, выдохнешь — и дальше. Мне нравится, что есть разнообразие, потому что я работаю­­работаю-­­работаю, а после работы с радостью прихожу домой. Потом я дома­­дома-­­дома — и снова с радостью бегу на работу. Я сейчас еду в Карелию на съемки, можно будет и порыбачить. Там вообще здорово!

— Яркие впечатления вам дает профессия!

— Ой, ну что вы! Вот сейчас в Таганроге вышел в костюме пожарного на взлетную полосу, рядом стоят самолеты Ан и Бе-200, «амфибия», и думаю: «Господи, какая же у меня интересная работа, со мной такие талантливые люди! Это же так прекрасно!». Кто-­­то правильный и умный сказал, что надо окружать себя талантливыми людьми. Я Рыбы по гороскопу и очень часто иду в своем принятии решений от интуиции и чувственных вещей. Я не строил свою жизнь через анализ: надо это, потом то… Но мне кажется, что после двадцати пяти лет у меня появилась какая-­­то связь с космосом, с Вселенной. Я знаю, что если чего-­­то сильно хочешь, то отправляешь мощный, точный и конкретный сигнал туда. И оно происходит! Бывают просто сумасшедшие совпадения — ты даже никогда бы не поверил, что подобное возможно.