Игорь Хрипунов: «С Соней Ардовой мы расстались друзьями» - «Новости Музыки»

О мечтах и потерях актера — в интервью

Игорь Хрипунов давно радует своих поклонников в театре, хотя и в кино некоторые его работы привлекали внимание, как в «Холодных берегах» или «Ледоколе», но роль утонченного сомелье в новом сезоне «Гранда» стала свежей струей в любимом многими сериале. О самом Игоре известно немного, только его серьезный роман с коллегой по МХТ Соней Ардовой стал достоянием общественности, и потому понять, какой он, похож ли на кого-­то из своих экранных и театральных героев (а среди них есть даже булгаковский Иешуа), безумно интересно. Подробности — в интервью журнала «Атмосфера».

— Игорь, с удивлением обнаружила, что вы уже два года как ушли из МХТ, играете лишь некоторые спектакли…

— Да, это было продиктовано моим желанием учиться кинорежиссуре. И хотя пока это так и не реализовалось, тогда я решил, что самое разумное — выйти из штата. На данный момент сотрудничаю с четырьмя театрами: МХТ, Наций, Табакова и Пушкина. В Театре Наций играю самое интересное из того, что у меня в принципе было за все время жизни на сцене, — «Иранскую конференцию» по Вырыпаеву. Так что, наверное, мой вариант обучения — это «короткий метр», который буду снимать сам. Мы с Анной Симаковой, выпускницей МШК с курса Алексея Попогребского, уже работаем над очень интересной «коротышкой» про анестезиолога, который заведомо лжет, пытаясь на медицинской комиссии оправдать своих людей за гибель пациента, и в это время переживает серьезную драму в семье. Здесь я стану играть главную роль. Это будет история о тотальной власти лжи. Надеюсь, что в скором времени ситуация в стране улучшится, и мы вступим в активную фазу. В МХТ играю периодически, к сожалению, редко в «Мастере», там уже есть другой состав.

— Сложно было согласиться на такую роль?

— Да. Расскажу смешную историю. Как-­то я вдруг заметил, что если в сценарии есть ремарка «что-­то хрипит» или «кто-­то» (смеется), то читающий это сразу вспоминает про артиста с фамилией Хрипунов. Как в случае с назначением на роль Иешуа. Иисус Христос — И. Х., как и Игорь Хрипунов… Такие забавные вещи неожиданно становятся определяющими. Может быть, все это просто мои домыслы, но теперь я все время на это обращаю внимание.

— Вы не скучаете по МХТ и вообще по театру-­дому? И вам не предлагают вернуться?

— Чуть ли не каждый месяц мне поступают предложения вернуться, и думаю, что с Женовачем у меня тоже все хорошо сложилось бы. Но меня устраивает мой сегодняшний статус. Поэтому не спешу снова в кабалу, иду в театре лишь на самые увлекательные предложения. Надо быть честным, мне уже неинтересно заниматься творческими поисками, если это не приносит денег, — прошли времена, и они были лучшими, когда я репетировал с Кириллом Серебренниковым, Константином Богомоловым, Юрием Бутусовым.

— Не поверю, что вы ставите материальный стимул во главу угла. И «короткий метр» не сулит больших денег…

— Совершенно верно, а короткометражка — всецело мое детище. Но, конечно, я не настолько меркантильный человек, хотя и в отрыве от заработка не могу себя мыслить, потому что помогаю своим родным, которые остались в Саратове и Саратовской области. Надо оказаться там один раз, чтобы понять, за какой гранью нищеты живут эти люди. Я понимаю, что для них — не чужой человек, и не могу спокойно существовать, зная, что у тети подметка оторвалась на сапоге. Поэтому уже не могу себе позволить заниматься просто искусством, если это не что-­то прямо «взрывающее» меня. Иногда такое возможно и из симпатии к человеку, с которым буду работать.

— Ваша мама говорила, что лучше бы вы выучились на водителя или медбрата. У вас довольно простая семья или это шутка?

— Нет, действительно самая простая семья. Папа — инженер по образованию, сейчас на пенсии, подрабатывает, чтобы не сидеть дома, на клинских очистных сооружениях, а мамочка была и учителем, и бухгалтером. Ее нет уже, к несчастью, три года. Все произошло как по классике — неожиданно, и, собственно, именно это стало главной причиной, по которой я не стал учиться, потому что вылетел из жизни по полной программе. Ее слова были искренними, потому что она видела, каким истощенным, издерганным, недовольным собой я приезжал в Саратов на каникулы во время учебы в Школе-­студии МХАТ и в первые годы работы в театре. Она действительно полагала, что лучше найти профессию, которая бы меня не так эмоционально изнашивала.

— Очень сочувствую вашему горю и, увы, понимаю. Но семья у вас все-таки интеллигентная, получается, мама говорила не без иронии…

— Но мама из глухой деревушки, у нее в роду, в общем-­то, все крестьяне. У папы в этом смысле по-­другому: и сестра, и мать — математики, и отец был большим начальником.

— А меня не покидает ощущение, что вы потомственный интеллигент, даже аристократ: немного несовременный, мягкий, очень деликатный…

— Спасибо. (Улыбается.) А это все черты маленьких обществ. Я помню, как мы приезжали к бабушке, маминой маме, и там собирались удивительные застолья. Мне кажется, что все это оттуда, даже от тех песен, которых я очень много знаю благодаря маме. Я получал удовольствие, когда стоял перед этими добрыми пьяными людьми и пел выученную с мамой песню или рассказывал какую-­то историю. В подростковом возрасте у меня уже не было никаких затруднений в выборе профессии. В школе меня держали только потому, что я там готовил все праздники, выступал в клубе. И в шестнадцать лет я пошел по стопам Табакова: учился на базе Саратовского ТЮЗа.

— Не было ли проблем в детстве со сверстниками из-­за вашей мягкости?

— Это хороший вопрос, потому что дейст-вительно проблемы были, так как я рос таким… маминым сыном, очень нежным и ласковым мальчиком, но трусоватым. Любое проявление грубости, хамства и агрессии меня вводило в ступор, и я часто пасовал под напором какого-­то более крупного и наглого мальчишки и неоднократно бывал унижен. Прибегал к маме. И однажды ей не понравилась моя трусость. У нас произошел конфликт с армянином, самым страшным бандитом в районе, а его дядя имел магазин, и в очередной раз, когда он унижал меня и моих друзей, я пришел к маме и пищал, что подожгу его магазин. А она вдруг сказала: «Ну и подожги!» Таким образом она пыталась заставить меня мыслить немного в другом направлении, смелее, что ли. Это было странно, я ждал поддержки, каких-­то уговоров, и вдруг — эти ее холодные слова. Она была исключительно смелой женщиной. Никто из моих родных не обладает такой внутренней силой!

— Чувствуется ваше отношение к маме. После ее ухода вы изменились?

— У меня была одна жизнь до и совсем другой стала после. Мама — это, конечно, мое все. И мягкость, и порядочность, и все те качества, которые я считаю лучшими в себе, привиты ею совершенно разными способами. Это катастрофическая потеря для меня. Я просто почувствовал желудком, что она ушла из жизни. Меня вдруг дико скрутило, а потом я понял, что это был тот самый момент. Вот такая связь у нас была. И теперь ЭТО — отправная точка, с которой соотносится все. Сейчас одна часть меня отмерла и превратилась в броню. Идет процесс очерствения, появилась доля здорового цинизма, иначе я бы просто сошел с ума. С другой стороны, эта трагедия заставила меня быть внимательней к окружающим, уровень эмпатии поднялся — хотя он и до того был, как мне кажется, высоким, но теперь я стал еще чувствительнее, понимаю, что жизнь трагически коротка.

— А о чем вы мечтали, учась в Саратове? Что виделось в будущем мерилом успеха, счастья, возникали ли мысли о кино?

— О кино я вообще не думал, съемки казались чем-­то фантастическим. Пределом мечтаний виделась работа в Московском Художественном театре: там и Табаков, и другие великие артисты. Перед самым переездом в Москву, помню, выходил в ночь или ранним утром на улицу, забирался на высотку и смотрел на город. Ничего подобного я раньше не делал. Думаю, это было связано с принятием решения. Как будто я себе места не находил или, наоборот, искал что-­то новое. Когда же узнал, что принят в Школу-­студию МХАТ, летел над Камергерским переулком и кричал маме в телефон: «Мама, я поступил во МХАТ, теперь у нас все будет прекрасно!» Это было в 2003 году. Жизнь потом показала, как наивно было то мое восклицание…

— А что именно жизнь показала и когда? Ведь вас сразу после окончания взяли в МХТ, сейчас у вас все очень неплохо в профессии.

— Сейчас — да, но на четвертом курсе мне стало ясно, что не сбудется моя мечта работать в МХТ. Все мы попадали в Театр Пушкина автоматом, потому что Роман Ефимович Козак был нашим мастером, а я на тот момент уже играл там в нескольких спектаклях.

— Так как же вы все-таки оказались в МХТ?

— С подачи Марины Брусникиной, за что я ей очень благодарен. Она замолвила обо мне словцо. А у Олега Палыча было невероятно развито чувство землячества. Но не скажу, что в МХТ сразу вскрылись невероятные бонусы. Как-­то Табаков сказал Миронову, когда тот увидел себя в распределении на «Ревизор» далеко не в первых ролях: «Да, Жень, ну ты въехал в театр не на белом коне». Так вот, я в МХТ в какую-­то щель пролез, под конем. (Смеется.) Полгода выходил в крошечной роли в «Последней жертве» — Золотовицкий говорил мне: «Водочку принеси!», и я приносил. А потом появился Писарев с «Коньком- горбунком». Но взрыв моей активности случился позже. Это произошло после того, как я за день ввелся на роль Юры Чурсина — главного злодея в «Пиквикском клубе»… И, видимо, как поощрение на одной из ближайших к сцене гримерок появилась табличка с моей фамилией. (Смеется.) Это было очень приятно. Наверное, Олег Павлович — это самый главный человек, с которым меня свела судьба: я ему всем обязан. Жаль, что в силу своей закрытости я не воспользовался всеми возможностями для общения с ним — а он мне даже звонил, что было просто шоком, я не был готов к этому, потому что осознавал его величину и свою ничтожность. Поначалу меня все со смехом называли «Надя Табакова», потому что он говорил: «Вот надежда моя — Хрипунов», но, видимо, я не оправдал его надежд, разочаровал. Произошла история, после которой он посчитал, что я зазвездил или охладел к профессии. Хотя это было просто недоразумение. Как-­то мы показали капустник на Старый Новый год, и самый успешный номер — его и сейчас можно увидеть на YouTube — был про ввод в МХТ. Мы подурачились, и буквально через день я получил предложение играть вместо Миронова в «№13D». Попутно мы репетировали «Мастера и Маргариту», Машкова не было, вместо него нами занимался Сергей Беляев, который бил меня по рукам постоянно: «А Женя не то… Женя не так…» — и я, скажем так, в полноги репетировал, думал, что сейчас попридержу свои силы, распределюсь, а на премьере как дам жару! И, видимо, ошибся: надо было сразу показать всю свою состоятельность, а я посчитал, что время для раскачки еще есть, но тут мои репетиции и закончились. Я начал узнавать, в чем дело, дошел до самого Олега Палыча, и он мне сказал: «А мне доложили, что ты не хочешь играть там». И я уже не был надеждой, и табличка перестала висеть на одной из первых гримерок, то есть вот такой скоростной лифт у меня был вверх-­вниз. В тот момент закончилась лояльность Олега Павловича. Так что все это невесело было.

— Кино давно существовало в вашей жизни, но сейчас появились яркие работы. Одна из них — в «Гранде»…

— «Гранд» — моя любимая история. Блестящий проект по всем параметрам. Наисмешнейший сценарий — иногда приходится собраться, чтобы не «расколоться» в кадре. А сколько я узнал о вине! Смогу теперь поддержать любой разговор на вечеринке сомелье. (Смеется.) Сейчас уже снимаем четвертый сезон — второй с моим участием. Конечно, кино у меня по-­прежнему не так много, как мне хотелось бы, потому что есть и желание, и силы, и интерес, и уже какой-­то опыт, но буду надеяться, что со временем это будет только прирастать.

— Вам не хватает главных ролей? На мой взгляд, наличие такой яркой внешней индивидуальности таит в себе коварные минусы…

— Согласен. Главные роли получают прежде всего герои, а это люди сильные, красивые, высокие, приятные женскому глазу. Мне бы хотелось в кино сыграть что-нибудь трагикомическое. А у нас чаще всего там все по шаблонам происходит.

— Среди ваших ролей достаточно много людей в погонах и бандитствующей публики. И те, и другие от личности Игоря Хрипунова, на мой взгляд, очень далеки…

— Да, хотя играю их я, а значит, есть в них и что-­то мое. У меня был удивительный случай, еще в Школе-­студии МХАТ. Я учился на втором курсе, вышел в Камергерский переулок и поймал на себе пристальный взгляд. Я обернулся и увидел своего педагога, который меня, что называется, «сканировал». После этого он мне предложил прочитать «Записки из подполья», и я был поражен, насколько это все про меня. Кто-­то говорит, что все герои Достоевского выдуманные, но я — живое тому опровержение. Вы можете представить мой шок, когда происходящее в жизни и в произведении стопроцентно коррелировалось, я отбрасывал книгу и думал: «Как они это увидели?!» Я один в один, как герой, общался с людьми. Только эмоциональный накал был не тот, конечно. А теперь я изменился, перестал бояться чего-либо, полюбил себя и, самое главное, принял. Если раньше меня трогала до глубины души критика в мой адрес, то сейчас появилась крепкая броня.

— В какой стадии находятся ваши отношения с Соней Ардовой?

— Мы не вместе уже целый год, но расстались друзьями, общаемся и с ней, и с ее прекрасной мамочкой. Я их очень уважаю, они талантливые люди. Но в какой-­то момент я понял, что Соне всего двадцать три года, пусть она занимается своим развитием, делает карьеру. Она к этому стремится, и у нее все получится. Соня открыта для многообразия мира, ей, наверное, нужно просто погулять пока. Но, главное, я не был для нее тем, кем она была для меня: и потенциальной женой, и матерью моих детей, всем. Года через два совместной жизни я вдруг с ясностью осознал это.

— Может, надо было просто подождать — или любовь прошла?

— Здравый смысл говорит о том, что иногда лучше любить на расстоянии. Не хочу возвращаться в ту историю. Я несколько по-­другому представляю себе семью.

— А как до этого складывались ваши отношения с прекрасным полом?

— Меня всегда очень захватывали чувства. Так было и в Саратове, и в Москве. Влюбленность врывается в твою жизнь, и ты превращаешься в счастливого безумца. Я был не раз счастлив и остро несчастлив, когда все заканчивалось по разным причинам. Но любовь — это прекрасно, даже если это такая горькая история, как та, что начиналась в Саратове. Тогда девушка любила меня, а через десять лет мы встретились в Москве, она очень изменилась, и уже сильно влюбился я. Как оказалось потом, я был обманут, это больно ударило по мне. Конечно, это нельзя соизмерить с болью от потери мамы. Но тогда казалось, что разрушился мир. После разрыва я приехал к своему другу и земляку Диме Куличкову, и он, пытаясь меня вывести из подавленного состояния песней, поставил Магомаева: «Как теперь живешь ты, милая моя?..», и я как начал рыдать! (Смеется.) Спустя год я еще переживал, а сейчас вспоминаю и смеюсь. Как удивительно время меняет все…

— Некоторое время назад вы говорили, что самое главное — любить и быть любимым. После тяжелой для вас потери и расставания с Соней это желание в силе?

— Ничего не изменилось. Я не знаю: для кого любовь не двигатель? Что еще может тебя греть? Безусловно, есть опустошенность из-­за потери, и расставание не добавило радужных чувств и мыслей, но все равно желание никуда не исчезло. Просто сейчас я могу сказать, что пока закрыт на ремонт. (Улыбается.)