Дмитрий Черняков представил в Большом театре гламурную оперу - «Новости Театра»

«Садко» без садка Термины «глэм» (glam) или «глиттер» (glitter), обозначающие «глянец», применяются обычно к поп-музыке. Однако, как это только что продемонстрировали в Большом театре, и русская классическая опера может предстать вполне попсовым гламурным жанром. Спустя девять лет после «Руслана и Людмилы» Дмитрий Черняков, хедлайнер режиссерской оперы, которой некоторые мракобесы и консерваторы присвоили неблагозвучный ярлык «режопера», вновь предъявил на исторической сцене Большого театра шедевр русской классики. На этот раз — «Садко» Римского-Корсакова. За эти годы режиссер проделал большой путь: от сценария свадебной анимации из ассортимента ивент-агентства в «Руслане» до развернутой концепции дорогущего квеста с психотерапевтическим компонентом в «Садко». фото: Кадр из видео Садко — никакой не Садко. И Волхова никакая не Волхова. Да и Любава — не Любава. Все трое — клиенты «Парка исполнения желаний», о чем нам внятно рассказывают в видеопрологе. Каждый из этой тройки мотивирован по-своему: герой Нажмиддина Мавлянова явно страдает заниженной самооценкой и хочет поиграться в былинного героя, персонаж Аиды Гарифуллиной — жаждет испытать остренький experience, героиня Екатерины Семенчук — желает понять, почему ее мужчины бросают. А дальше — по принципу «Сон партизана»: есть такая байка, как во время войны в идеологических целях создали оперный проект «Сон партизана» — любой спектакль начинался с пролога, в котором партизаны ложатся спать перед очередной вылазкой в стан врага. А дальше им снится — «Кармен», «Травиата», тот же «Садко». Вот и здесь аналогично: есть предлагаемые обстоятельства — клиенты приходят в некий Парк, где они будут проходить квест под названием «Садко», играя в ролевые игры. И есть сама несчастная опера «Садко», сюжет которой надо как-то запихнуть в прокрустово ложе этого психиатрического замысла. Сюжет иногда запихивается, а иногда просто физически не может. В таких ситуациях режиссер отступает и пускает дело на самотек, руководствуясь анекдотом про мужчину, который изменил жене и не знает, как оправдаться. «Ты же умная, — говорит он супруге, — придумай сама что-нибудь». В роли жены здесь выступает публика, которая ломает голову — чего этот Садко напился и сидит уныло под картиной, а где-то за сценой хор про что-то поет. Говорится, что 12 лет прошло. По правде или в сценарии квеста так написано? Что вообще происходит?! Заставить артистов играть не самих персонажей, а каких-то людей, которые изображают персонажей, — это жестко. Как артисту показать, что он не Садко, а условный Вася Пупкин, который делает вид, что он Садко? Только одним способом: плохой, фальшивой игрой. Бедный Мавлянов — прекрасный певец, который мог бы быть отличным настоящим Садко — вынужден все время махать руками. То недоуменно разводит ими (типа: что мне здесь надо по правилам этого вашего квеста делать?), то заставляет массовку подыгрывать ему, то снабжает персонал квеста реквизитом, короче говоря, бесконечно суетится, чтобы зрители не забывали: он не Садко. Гарифуллина изображает что-то вроде: «ух ты, как тут все прикольно, просто зашибись». Тут тоже с актерской технологией не развернуться, тем более что певице еще надо и партию петь, которая ну вот совсем не рифмуется с режиссерским месседжем. Но актриса старательно прыгает, радуясь и удивляясь костюму Морского Царя и разнообразным сюрпризам Парка. Грустнее всего Екатерине Семенчук. Образ Любавы настолько не вписывается в режиссерскую концепцию, что актриса просто обреченно, как получится играет Любаву. Но и это тоже не вписывается в концепцию, потому что умного зрителя не обманешь: «шалишь! Мы знаем, что ты не Любава никакая!» Очень «смешное» место — дуэт Любавы и Садко в третьем акте. Катастрофа для тех, кого угораздило знать русский язык. Потому что в тексте — радость воссоединения, а в поведении артистов на сцене — конфликт и отторжение. Ну вот представьте. Садко (не Садко!!!) поет: «К тебе вернулся муж, то мил-надежа он». При этом с ненавистью машет на Любаву руками, типа «отстань, дура постылая». В финале человек двести в униформе работников Парка выходят на сцену: квест закончен, все свободны. Но «Садко не Садко» недоволен. Ему так понравилась игра, что он, опять-таки безудержно размахивая руками, требует продолжения банкета. Персонал неохотно, но подчиняется — явно клиент не в адеквате. Да и хор финальный, который Римский-Корсаков написал, надо как-то допеть. Продержаться в зале четыре часа, когда на сцене неправда и фальшь, конечно, нелегко. И главное, очень скучно. Даже гениальная музыка не спасает — ведь невозможно петь такую музыку неискренне, не веря в нее, не погружаясь, стебаясь над ней, над сюжетом, над самой идеей оперы-былины. И в этой фейковой парадигме уже неважно, как играет оркестр под управлением Тимура Зангиева, который, кстати говоря, перманентно расходится с хором. Нужно сказать и про костюмы Елены Зайцевой — они столь же пародийны, сколь и вся сценографическая концепция, созданная Черняковым, — нарочитая условность и безликость визуальных образов, средней руки бутафория, возведенная в принцип: одинаковые костюмы, одинаковые парики, грим — эдакая «русопятая Новгородчина», над которой можно только презрительно посмеиваться. Справедливости ради надо отметить красочный парад жителей подводного царства — вот здесь костюмы сделаны разнообразно, богато и дорого. Богато и дорого — это, пожалуй, ключевые позиции в подобной глэм-опере, которая адресована определенной целевой аудитории: гламурной тусовке. Ей вряд ли интересна тема национальной самоидентификации, которая занимала элиту русского общества во времена Римского-Корсакова. «Парк исполнения желаний» — куда прикольнее! Екатерина Кретова